Читать книгу "Неизвестный Толстой. Тайная жизнь гения - Владимир Жданов"

Прощай, Левочка; боюсь, что тебе все это неприятно, но я как мать обо всех детях скорблю. Ты спросишь: «А обо мне?» Да ведь ты бежишь от счастья. Тебя любят, с тобою жить считают счастьем, а ты ничем не дорожишь, тебе ничего не нужно. Как же жалеть тебя? Больше любви ничего дать нельзя».

«Вот когда, после 30 лет супружества, почувствовалась та большая разница лет, которая между нами. Он – старик. Ему нужен покой, тишина. Дети только в тягость, жена уж не нужна. А мне еще эта жизнь врозь огорчительна, и интерес к жизни дочерей и мужа не остыл, и все волнует, нет еще этого старческого спокойствия».

Необходимо отметить еще одну сторону жизни Софьи Андреевны – ее отношение к единомышленникам Льва Николаевича.

Оно остается неизменно презрительным и раздраженным. Софья Андреевна по-прежнему старательно отгораживает свой мир от этой неприятной для нее волны. Теперь она еще более настороже. Издательство «Посредник», около которого группировались «темные», с осени 1893 года перенесло свою деятельность из Петербурга в Москву. Тесная связь установилась между хамовническим домом и квартирой издательства. Софья Андреевна до крайности раздражена.

Она пишет Льву Николаевичу: «Таня мне не нравится: таинственна и резка со мной, – да и вообще плохо; все дьявольщина из «Посредника» обуревает, не отмолишь их всех сразу».

Сестре: «От жизни в Ясной в нынешнем году… кроме скуки, ничего не будет. Без вас только одни посетители предвидятся, это – темные. А они мне до того опостылели, что иногда хочется на них какой-нибудь пистолет или мышьяк завести. Фарисеи, плуты, лицемеры с вредными целями и больше ничего. И чем больше их узнаешь, тем в худшем они виде выказываются. На днях Попов [282] привел дядю Сережу в ужас, говоря ему: «Я – анархист, и в этом сознаюсь». Теперь я этого Попова изгоню очень энергично, т. е. если он покажется, я его просто выгоню вон, ведь я человек решительный. Но тошно от этих темных – вот как!.. Надеюсь, что Саша нас посетит проездом из Петербурга. Очень рада всегда видеть своих, я вижу столько чуждых мне» [283] .

Отношение Софьи Андреевны к В. Г. Черткову также продолжает быть ревниво-неприязненным. Иногда она сдерживается, другой раз прорывается. Лев Николаевич и Мария Львовна однажды ездили к Чертковым. Они «с ними душевно близки, столько у [них] общих интересов», и им было «очень хорошо, главное, хорошо нравственно среди людей, которые [нас] любят». Но Софье Андреевне это очень неприятно, и она решительно протестует против намерения Черткова провести лето в Ясной. Ему Лев Николаевич пишет откровенно: «Вас, как поддерживающего во мне то, что ей страшно во мне, она опасается. Она боится тоже, что будет одинока. Я же имел неосторожность сказать, что у вашего Димы не так, как у Ванечки, нет игрушек. И вот она написала вам письмо. Если вы спросите меня: желает ли она, чтобы приехали, я скажу: нет; но если вы спросите: думаю ли я, что вам надо приехать; – думаю, что да. Как я ей говорил, так говорю и вам: если есть между вами что-нибудь недоброе, то надо употребить все силы, чтобы это не было и чтобы точно была любовь» [284] . Обострившаяся враждебность Софьи Андреевны к идейным друзьям мужа совпала с чрезвычайно сложным душевным состоянием Льва Николаевича. Усилились гонения на сектантов и «толстовцев». Мать сосланного на Кавказ князя Д. А. Хилкова с помощью власти отняла у него детей и без согласия родителей окрестила их в православную веру. Умирал замученный в Воронежском дисциплинарном батальоне Дрожжин [285] . Арестованы Булыгин [286] и Кудрявцев [287] . Обыски у Бирюкова и Попова. Льва Николаевича радует их стойкость, но ему невыносима окружающая его обстановка, ему «тяжело быть на воле». В нем нет злобы на жену за ее отношение к этому вопросу. Он верит, что она изменится, ищет подтверждений тому и о малейшем намеке на перемену сообщает друзьям.

«Нынче Ваня Горбунов [288] пишет, что он с ней очень сердечно говорил и в первый раз. Меня это очень порадовало потому, что последнее время я замечаю в ней радостную перемену – доброту особенную, которая очень трогает меня».

Волнения, тяжелая жизнь, борьба этих лет сильно сказались на душевном строе Софьи Андреевны. Она все чаще и чаще впадает в беспричинную тоску, в то возбуждение, которое граничит с истерикой. Еще в молодости можно было заметить зародыши этого состояния, а впоследствии оно усилилось и приняло явные формы; почва была благоприятна. Помимо того, приближались годы, тяжелые в жизни каждой женщины. Осенью с Софьей Андреевной происходит что-то необыкновенное.

1892 год. «Я, как и всякую осень, чувствую какое-то умирание». «Четыре дня сидела дома по нездоровью и еще просижу. Лучше не двигаться и быть нормальной, чем делать дела, покупки и проч. и быть в ненормальном состоянии. Теперь я надеюсь, что налажусь: самая осенняя пора перевалила. Я когда-нибудь осенью или умру или убьюсь. Это время периодического сумасшествия».

1893 год. «Я очень себя дурно чувствовала все это время…, но теперь мне дня два получше. Болела прямо грудь, и не было дыханья; это каждый год осенью, и с годами хуже». «Я ничем не больна, а если я худею, то совсем не от тех причин, которые могут быть излечены докторами».

1894 год (по возвращении в Ясную от сестры). «Про себя только одно могу сказать, что точно навалили мне камень на грудь, и так и давит день и ночь, просто сил нет. Сегодня осталась одна вечером (ведь Левочки никогда нет, то пишет, то спит, то гуляет, а вечера у Чертковых), такая тоска взяла, конечно, сейчас же о тебе вспомнила и хотелось просто кричать: «Таня, Таня!» Ушла я в сад и залезла в беседку, которую построила на самом хвосте сада, высокую-высокую, – даже поворот с шоссе оттуда виден. Дети прозвали эту беседку: «мамина вышка».

На почве болезненных явлений Софьи Андреевны развились события, сыгравшие в семейной жизни Толстых очень большую роль.

IX

Начало 1895 года открывает новую главу жизни семьи – 23 февраля после короткой болезни скончался младший сын, всеми любимый семилетний Ваничка. Эта смерть оставила неизгладимый отпечаток и имела особые последствия.

Через несколько дней после похорон Софья Андреевна подробно обо всем сообщает сестре: «Ты знаешь, что с 5 января Ваничка болел лихорадкой и целый месяц я мучительно ходила за ним, с предчувствием и болью сердца. Но он выздоровел, давали ему мышьяк, который быстро его поправил. Левочка говорил, что он часто, глядя на то, как поправляется Ваничка, захлебывался от счастья… Во вторник в 11 часов утра Маша повезла его (очень близко от нас) к доктору его, Филатову, посмотреть селезенку. Филатов его тщательно осмотрел и сказал, что он настолько здоров, что может все есть, гулять как можно больше, и ездить. После завтрака он пошел гулять с Сашей, очень вспотел, но отлично обедал. Вечером Маша им читала вслух переделанный Верой Толстой рассказ Диккенса «Большие ожидания», но под заглавием «Дочь каторжника». Когда Ваничка пришел со мной прощаться, я спросила о чтении. Он ужасно грустно глядел и говорит: «Не говори, мама, так все грустно, ужас! Эстелла вышла замуж не за Пипа!» Я его хотела развеселить, но вижу, лицо у него ужасное. Я повела его вниз, он зевает и говорит со слезами: «Ах, мама, опять она, она!» (Он говорил про лихорадку, которой пугался всегда, когда начинался озноб). Я положила градусник – 38 и 5. Так как он жаловался на боль в глазах, я думала, что это корь, так как русская учительница Саши ходила в дом, где корь. Ночью он очень горел, но спал. Утром послали за доктором, он сейчас же сказал, что скарлатина. Уже жар был больше 40 гр. С этим вместе начались боли в животе и сильнейший понос. Он стонал всякий раз, как его слабило. Давали опий и внутрь, и в клистире, но ничего не помогало. К вечеру стало гораздо хуже. Ночью, в три часа, он опомнился, посмотрел на меня и говорит: «Извини, милая мама, что тебя разбудили». Я говорю: я выспалась, милый, мы по очереди сидим. – «А теперь чей будет черед, Танин?» – Нет, Машин, – я говорю. – «Позови Машу, иди спать». И начал меня целовать так крепко, нежно, вытягивая свои сухие губки, и прижимался ко мне. Я спросила его, что болит. Он говорит: «Ничего не болит». – Что же, тоска? – «Да, тоска».