Читать книгу "Улица Красных Зорь - Фридрих Горенштейн"

– Эге, – сказал Коновалов, поглядев на окровавленную ладонь Юрия Дмитриевича, – да тебя, братец, давно ищут… – Он цепко и больно схватил Юрия Дмитриевича за локоть и крикнул: – Надя, пойди скажи, псих, которого ищут, здеся…

Далее возникли какие-то обрывки. Аким Борисыч исчез. Появились Григорий, Нина, Бух и еще несколько лиц. Юрия Дмитриевича усадили в машину и прямо в машине начали переодевать во всё сухое. Затем Юрий Дмитриевич оказался в своей квартире, где не был уже почти месяц. Было очень душно, очевидно, весь месяц комнату не проветривали.

– Надо проветрить, – сказал Юрий Дмитриевич, – жарко.

– Здесь болит? – спрашивали Юрия Дмитриевича и больно жали ребра. – А здесь?..

– У меня копье болит, – сказал Юрий Дмитриевич, – которым зверей колют… Не знаю, может, благороднее убить, чем приручить… Пока человечество не поймет этого, оно не будет иметь нормального права выйти в космос и встретиться с иными мыслящими существами…

Юрий Дмитриевич сел, схватившись рукой за коврик и второй рукой отталкивая Нину, пытавшуюся его уложить.

– Один метафизик заявил: жизнь есть форма болезни материи… Материя активно противоположна жизни… Ну и что же, отвечаю я ему… Вас пугает слово «болезнь»… Но разве брюшной тиф не есть жизнь брюшной палочки длиной в два микрона, для которой вселенной является кишечник человека?.. Давайте подумаем, что такое здоровье… Здоровье кишечника есть смерть палочки брюшного тифа… Здоровье – смерть… Болезнь и лечение есть разновидность дарвиновской борьбы за существование… Хочется только верить, что если человек и болезнь вселенной, то это ее длительная, неизлечимая болезнь… Ощущая боль, природа познает себя…

Далее начался бессвязный бред. Юрию Дмитриевичу ввели успокаивающее средство. Днем вместе с Бухом приехали профессор Пароцкий и врач-терапевт. Помимо тяжелого расстройства сознания, у Юрия Дмитриевича установили крупозную пневмонию, двустороннее воспаление легких.

V

В ноябре Юрий Дмитриевич вернулся с юга. Болезнь резко изменила его характер, он стал замкнут, молчалив, ему было стыдно того, что произошло с ним, и в каждом он подозревал насмешника. Однако Бух успокаивал Нину, говорил, что это обычные рецидивы, которые постепенно исчезнут. И действительно, в Крыму Юрий Дмитриевич рассеялся, повеселел. Если ранее, до болезни, он не обращал особого внимания на еду, на свою внешность, то теперь он полюбил вкусные, необычные кушанья, полюбил красивую одежду. На туалетном столике у него теперь стояли флаконы дорогого одеколона, мази, придававшие свежий оттенок коже, мази, предохранявшие от морщин, лежали щипчики, щетки, пилочки для ногтей.

Вначале Юрий Дмитриевич и Нина жили в Алуште, потом переехали в Евпаторию. В Евпатории они подружились с пожилой четой. Это были добрые, но скучные и неумные люди, однако Нине каждый вечер приходилось гулять с ними по набережной, так как Юрий Дмитриевич, надушенный, с подкрашенными бровями, в прекрасном костюме и в галстуке, со вкусом подобранном, уходил, как он говорил, «в одиночестве наслаждаться морем». Нина знала, что у Юрия Дмитриевича был роман с какой-то актрисой, а когда актриса уехала, он завел роман с официанткой чебуречной. Лежа на тахте в гостинице, Нина плакала и ругала себя за это, называла эгоисткой, так как уверила себя, что такая жизнь укрепляет здоровье Юрия Дмитриевича.

Однажды Юрий Дмитриевич пришел перед рассветом, сел рядом, обнял Нину, которая, не раздевшись, пролежала без сна на тахте, и сказал, улыбаясь:

– Ах, Нина… Как мы часто забываем… Вернее, не умеем ценить собственное тело… Это единственное, что нам принадлежит на этом свете… Наша духовная жизнь принадлежит не нам, а чему-то всеобщему… Чему-то, еще недостаточно ясному… Все душевные болезни – это месть нашего тела, которое в отместку за невнимание к себе лишает человека своей опоры, передав его целиком духу…

От Юрия Дмитриевича пахло вином, мясом, пряностями, и, когда он уверенными движениями начал расстегивать кофточку у Нины на груди, она испытала страх, точно Юрий Дмитриевич исчез, а к ней в номер ворвался пьяный насильник. К тому ж между ними давно не было близости, Нина отвыкла от него; она села и, прикрыв свою грудь локтями, сказала:

– Потом… Не сейчас… Ради бога…

Но Юрий Дмитриевич, распаленный вином и ее сопротивлением, сильными, умелыми движениями запрокинул ей голову и повалил. Спать он остался вместе с ней, а не ушел, как всегда, к себе на диван, и Нина лежала рядом без сна, чувствуя себя в сорок четыре года обесчещенной девушкой. Заснула она уже утром, когда с улицы слышались смех и шаги идущих к пляжу курортников, а проснувшись, увидела Юрия Дмитриевича, бодрого, веселого, который в тапочках и нейлоновых купальных трусах делал гимнастику с гантелями. Ей стало стыдно своих ночных чувств, а на душе – молодо и радостно, как после первой брачной ночи. Она встала, накинула халат, поцеловала Юрия Дмитриевича в затылок и ушла готовить завтрак. Питались они дома, так как ресторанная еда казалась Юрию Дмитриевичу недостаточно вкусной, и за плату одна из работниц гостиницы, жившая на первом этаже и имевшая свою кухоньку, разрешала Нине там готовить и даже закупала продукты.

К завтраку Нина приготовила бутерброды на поджаренном хлебе. На каждом кусочке белого жареного хлеба лежал ломтик сваренного вкрутую яйца, в центре ломтика высилась горка паюсной икры, а по краям ломтика был ободок из сливочного масла. Кроме бутербродов, был язык под белым соусом с изюмом и лимонным соком, омлет с яблоками и взбитые сливки с сахарной пудрой.

Посоветовавшись с Юрием Дмитриевичем, Нина пригласила к завтраку чету. Супруга звали Осип Леонидыч. У него с собой была трость, на которую он, однако, не опирался, а носил под мышкой, набалдашником вперед. Сев за стол, он начал массировать пальцами переносицу и спросил Нину:

– Вас не шокирует, что я массирую переносицу?

Из кармана его пиджака торчала пачка свежих центральных газет, а пуговицы на его белых полотняных брюках всегда были расстегнуты, так что виднелись кальсоны, и Нина боялась, что Осип Леонидыч либо его супруга обратят внимание на эту небрежность, смутятся, и приятная атмосфера завтрака испортится.

Супругу звали Клавдия Андреевна. Она была очень толстой, старой, старше Осипа Леонидыча. У нее росли усики и татарская жидкая бородка. От супруга своего она переняла многие привычки и повадки, даже говорила, как и он, несколько нараспев. Об администраторе гостиницы она сказала:

– Я его предупредила, в следующий раз я ему устрою такой бенефис, что он после этого собственную маму примет за собственного папу.

Юрию Дмитриевичу старики нравились. Он жадно ел, смеялся, тоже пробовал говорить нараспев и спорил с Осипом Леонидычем о политике.

Вечером того же дня Юрий Дмитриевич и Нина уехали.

Ноябрь был на редкость теплый, настоящее бабье лето. Днем солнце грело так, что можно было ходить без пиджака. Первую неделю Юрий Дмитриевич занят был переоформлением на новое место работы, куда он устраивался в порядке перевода, чтоб не потерять стаж. Новое место был довольно солидный медико-биологический журнал. Платили там лучше, и оставалось много свободного времени для работы над диссертацией.