Читать книгу "Магия успеха - Феликс Разумовский"

«Матка, млеко, яйки, сало! — Прохоров, прикидываясь дураком, растянул рот до ушей. — Ну все, фриц, скоро будет тебе капут!».

— Ваше превосходительство, мы согласны. — Он незаметно толкнул коленом Толю Громова, тот через силу улыбнулся, часто-часто закивал:

— Согласны, согласны.

— Хорошо. — Эрик Кнутсен заметно подобрел, в выражении его лица промелькнуло что-то человеческое. — Искупать будете завтра. Сегодня отдыхать, пировать, предаваться телесным радостям. Вам, как самым достойным воинам в Валгалле, подадут кабанью плоть. С тобой, — он снисходительно кивнул Прохорову, — разделит ложе твоя любимая фрейлейн, а ты… — Он уставился Толе Громову на бицепс с татуировкой «Дайте в юность обратный билет», шевеля губами, прочел, задумался. — Ты получишь настоящую славянскую красавицу, не так давно сбросившую оковы девственности. Но не забывайте вы оба, — он величественно поднялся с кресла, высокий — ростом с Прохорова, статный, властно сжал пальцы в кулак, — вначале семенные железы, затем клитор, а потом потрошение для хирургической надобности. Все, отдыхайте. Kehrt euch! Abtreten!

Пленников автоматами вытолкнули в приемную, пустым коридором довели до массивной, обитой железом двери. Зловеще щелкнул в тишине тугой замок, взвизгнули петли, в лица пахнуло тяжелым, застоявшимся воздухом. Это было глухое помещение камерного типа: на стенах кафель, как в приличном общественном сортире, ножки железного стола и табуреток вмурованы в бетонный пол, в одном углу за перегородкой унитаз и раковина, в другом — синтетическая дерюга типа собачьей подстилки. Окна, пусть даже зарешеченного, не было, впрочем, как не было и полотенца, и туалетной бумаги. На коврике, подтянув ноги к животу, лежала Женя; несмотря на духоту в камере, ее знобило, изможденное лицо было серого цвета, потускневшие глаза ввалились.

— Что-то вы, мадам, в бледном виде. — Прохоров присел рядышком, вытер холодный пот с ее лба, нахмурился. — Похоже, скандинавские игрища вам на пользу не пошли. А ведь так было весело.

От дикой, сумасшедшей злости ему хотелось выть, биться головой о массивную дверь, пока не лопнут стальные петли или не наступит блаженная черная пустота…

— Ничего, ничего. — Толя Громов взял Женю за руку, принялся привычными движениями массировать активную точку хэ-гу. — Акупрессура творит чудеса, скоро будешь как огурчик.

Ему вспомнился добрый великан Кефирыч — вот чьи ласковые, сильные — пальцы были по-настоящему искусны!

— Спасибо, мне уже лучше. — Пытаясь улыбнуться, Женя села, подобрала под себя ноги, выдернула покрасневшую кисть руки из стальных зажимов Толи Громова. — Бабы, они живучие, как кошки.

В это время лязгнул замок и дверь открылась, пропустив внутрь охранника с автоматом. Следом за ним в камеру вошла девушка в очках и в таком же балахоне, что и пленники, перед собой она катила сервировочный столик. Прохоров остолбенел: это была Вика.

Женя тоже сразу узнала подругу, однако, не подавая виду, равнодушно наблюдала, как та расставляет бумажные тарелки, выкладывает на них какую-то бурую массу, наливает в пластиковые стаканы коричневую жидкость из чайника. В спертом воздухе поплыли ароматы свиного жира, тушеной капусты, скверного желудевого кофе, и Толя Громов тяжело вздохнул, ему вспомнилась сержантская учебка в армии.

Наконец все было готово. Охранник повесил «шмайсер» на плечо и с каменным выражением лица, пятясь, повез сервировочный столик из камеры, глухо хлопнула дверь, затихли в коридоре тяжелые шаги.

— Женя, Женечка. — Словно очнувшись. Вика кинулась к подруге, крепко, до хруста в суставах, стиснула ее в объятиях, будто не доверяя глазам, погладила сидевшего рядом Прохорова по щеке. — Сереженька, неужели это ты?

Сотрясаясь от рыданий, она повисла на его мощной шее, обильно орошая слезами мешковину казенной хламиды.

— Ну я, кто ж еще. — Тормоз мягко отстранился, всех этих бабских излияний он не выносил, да и жрать было пора, пока не остыло. — Вот, познакомься, это Палач Скуратов-Бельский, ужасно обаятельный.

— Очень приятно. — Толя Громов пожал протянутую Викой руку, автоматически нащупав универсальную точку хэ-гу, и, потянув носом, глянул в сторону стола. — Что это вы там привезли? Нам обещали кабанью плоть.

— Вот, блин, мужики, лишь бы пожрать. — Вика внезапно успокоилась. — Вы что, кретины, не понимаете, куда попали? — Она задрала балахон, выставив на всеобщее обозрение выжженное на внутренней стороне бедра клеймо. — Ну что, нравится?

Круглая отметина была величиной с бутылочное донце, с четырехзначным номером в центре и латинскими буквами по краям.

— Да, очень красивые ноги. — Толя Громов придвинулся поближе, дотронулся пальцем до розовой, только-только поджившей кожи. — Можно прочитать, что там написано?

— Oderint, dum metuant — «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». — Вика резко одернула подол, в ее голосе послышалась страшная усталость. — Вы даже не представляете, какие это звери, хуже вах-хабитов. За малейшую провинность сдирают скальпы, режут людей на куски, на кол сажают. Снимают все кинокамерой, раз в неделю демонстрируют в воспитательных целях… — Она снова заплакала, бросилась ничком на подстилку. — Господи, скорей бы все это кончилось, все равно не жизнь — ад кромешный…

— Ну, на тот свет всегда успеется. — Прохоров поднялся, взяв хлипкий одноразовый стаканчик, заставил Женю выпить кофе и строго посмотрел на Громова, пытавшегося успокоить Вику. — Мы сегодня жратрь будем или только сопли будем жевать?

Не дожидаясь ответа, он уселся за стол, ткнул пластиковой вилкой в коричневую массу, старательно-с голодухи нельзя иначе — прожевал. Ну и враль же этот Эрик Кнутсен! Как же, кабанья плоть! Славянская красавица, почти что целка! Ишь как Палач вокруг нее суетится, видать, запал.

Скоро Вика успокоилась, и Толя устроился напротив Прохорова. Тушеная капуста по вкусу была чудовищнее морской, желудин с цикорием напоминал помои, но они ели: чтобы жить, нужны силы.

— Ты вот что, подруга, давай-ка спокойно, без эмоций. — Наполовину утолив голод, Прохоров встал из-за стола, присев рядом с Викой, положил ей руку на плечо, заглянул поверх очков в покрасневшие глаза. — Хорош реветь, излагай внятно. А куда мы попали, я примерно представляю. — Он задрал балахон и показал кровавые отметины на груди, животе и бедрах, потемневшие глаза его сверкнули звериной злобой, — Шестерых наших положили, не считая баб. Пожалеют.

Сказано это было ровным, будничным тоном, но у Вики от страха даже пальцы на ногах поджались.

— Я здесь уже вторую неделю, подавальщицей на кормобазе. — Она почему-то перешла на шепот, зябко обхватила плечи руками. — Это какая-то секта. Заправляют всем эсэсовцы, их совсем немного, основная масса — это люди в хаки. Еще есть рабы в балахонах. — Она вздохнула, вытерла покрасневший нос. — Их клеймят и имеют в хвост и в гриву. Кому повезет, перейдет в разряд хаки, неудачников продают на органы, приносят в жертву, режут на куски. С теми, кто пытается бежать, такое вытворяют… В моей камере уже двое новеньких…