Читать книгу "Я люблю.Бегущая в зеркалах - Мила Бояджиева"

Леже, все больше вдохновлявшийся созданием новой клиники, сильно нервничал и, наведываясь на стройплощадку, давал бесконечные советы по оборудования медицинских помещений. В качестве персонального вклада он передал Динстлеру двух своих сотрудников, имевших самые лестные рекомендации. Доктор Мирей, двадцать лет проработавший в санатории и квалифицированная медсестра Жанна Асси, недавно овдовевшая, без колебаний перешли под начало Динстлера, получив высокие ставки.

В конце июня пришла телеграмма от Брауна. «Дорогой Йохим, хотел навестить лично, не получилось, дела. Привет от моих друзей Fleche et Ecureuil. Желаю успеха. Остин».

«Вот это да! Что бы это значило на самом деле? Кто этот Сан-Остин-Браун, милейший Данин «Граф Монте Кристо? — размышлял пораженный Динстлер. — Но поскольку на него, кем бы он ни был, я работаю уже давно, а закон чести гласит, что командира в бою не меняют — что же, позволим «санитарам» протянуть мне руку помощи.

На следующий день в «Медсервис» было отправлено письмо с условным текстом.

А через неделю в санаторных апартаментах Динстлера появился визитер коренастый жилистый парень лет двадцати семи с довольно заметной примесью азиатских черт в скуластом лице и шлемом блестящих иссиня-черных волос. Его легкое, бесшумно двигающееся тело наводило на мысль о суровых тренингах какого-нибудь восточного единоборства. Визитер представился помощником Феликса Рула и передал письмо и счет на крупную сумму. В письме финансовый директор Медсервиса сообщал, что отправил г-ну Динстлеру обозначенное в его заявке оборудование, а также своего сотрудника — квалифицированного инженера Мио Луми для установки и дальнейшего обслуживания этой уникальной техники.

Было очевидно, что миссия Луми выходит за пределы технических обязанностей, но темы этой никто не коснулся — между шефом и новичком установилась негласная связь, взаимное настороженное внимание.

Динстлер рассказал жене о неких спонсорах, пожелавших остаться в тени, но намеревающихся оказывать поддержку исследованиям и с полной серьезностью потребовал от нее соблюдения секретности.

— У нас работают люди, которых мы не имеем права посвящать в конечную цель эксперимента — ведь никто не может предсказать его последствий. Пойми, Ванда, это очень серьезно, — сказал он, внушительно глядя ей в глаза. — Не один Майер, я думаю, поплатился за «эффект Пигмалиона». Довольно того, что рискуем мы с тобой. Но каждый из наших сотрудников должен знать лишь тот участок, на котором ему придется копаться. С завтрашнего дня я, как Синяя борода, объявляю эту комнату и все, что в ней будет происходить, моей личной собственностью, нарушать неприкосновенность которой не может никто. Это касается и тебя, мое сокровище. Только я несу ответственность за все, что бы здесь не случилось. Ты же ничего не знаешь об этом помещении и не вспомнишь о нем ни при каких обстоятельствах, пока я сам, только я сам тебя об этом не попрошу.

Ванда оглядела полуподвальную комнату целиком — от кафельного пола до потолка покрытую блеклой сероватой краской. В ней не было ничего, что могло бы насторожить или привлечь внимание: металлические, наглухо запертые шкафы с препаратами и обычными медицинскими инструментами фельдшерского набора да несколько рядов клеток, в которых беспокойно сновали белые мыши. Обычная лаборатория, вроде учебной университетской, разве что идеально чистая и с мощными металлическими щитками на небольших окнах, находящихся у самого потолка.

Однако именно здесь, в формалиновой тишине морга, в двадцатипятиметровом бункере, пропахшем мышами, освешенном холодным мерцанием неоновых ламп, станет проводить ее муж многие ночи, забывая о синей, уютной, коврово-бархатной спальне.

В октябре в клинику по рекомендации Леже поступили пациенты, заняв три люкса и две двухместные палаты. Это были претенденты на корректировку возрастных изменений лица и фигуры, составившие «декоративный фасад» «Пигмалиона» и обеспечившие работу основной части ее немногочисленного персонала. Команда Динстлера, занятая исследовательской темой, направление которой оговаривалось весьма смутно, состояла из трех человек — отличных специалистов, заполученных правдами и неправдами из разных научных подразделений. Ванда, исходя из заметок Майера, обеспечивала теоретическую базу, а полученные в лаборатории пробирки с кодовыми номерами поступали через нее Динстлеру, который лично пускал их в ход в своей секретной комнате.

После того, как первая партия мышей получила курс инфекций N 1, Динстлер буквально переселился в бункер. Он дремал в большом кожаном кресле — единственном отступлении от строгости лабораторного стиля — и чуть ли не каждый час отлавливал дрожащее тело мышки, пробуя осторожно надавливать пальцами на черепные кости. Но проходили дни, а ожидаемых результатов не было. Он менял режим инъекций, дозировку, наблюдая за поведением зверьков. Мыши среднего режима воздействия проявляли апатию и вялость, но оставались «твердыми», а те, которые подверглись усиленной атаке, едва держались на ногах, погибая на второй или третий день. Динстлер уже не спал несколько ночей, давая биологам все новые задания и чувствуя, как внутри, вопреки рассудку и воли, нарастает паника. Паника проигрыша.

Однажды, убирая мертвых зверьков, он почувствовал нечто странное: под тонкой белой шкуркой, будто в резиновой игрушке, наполненной жидкостью, свободно перетекало содержимое. Продолжая держать добычу, он нажал кнопку селектора и тихо сказал: «Ванда, зайти, пожалуйста, ко мне». По тому, как хрипло и значительно прозвучал голос мужа, она поняла, куда именно позвал ее Готл.

Он старательно запер за ней дверь лаборатории, встал в центре комнаты, держа на вытянутой ладони белый комочек:

— Смотри — получилось! — и с силой метнул «снежок» на пол, к ногам жены. Она, отпрянула и замерла, увидев, как растекается по кафелю красная лужица. И тут же почувствовала рвотный спазм — теперь на пятом месяце беременности ее часто мутило, а тянущаяся из кровавой лепешки белая ниточка хвоста, мгновенно повергла в темную дурноту.

— Ну что ты, глупышка, — тряс за плечи жену радостный Динстлер, Мы — победили!

Увы, торжество было преждевременным. Кости мышей размягчались, но лишь после того как они погибали в результате неизбежного цирроза печени. Динстлер с удвоенной энергией продолжал поиск, меняя компоненты состава. Биологи пребывали в растерянности, они не знали, что, собственно, ищут, двигаясь вслепую.

Время шло и Ванда видела, как ее муж, еще недавно столь воодушевленный, теряет вкус к битве, погружаясь в глухую апатию. Он перестал бывать в лаборстории, но и клиникой не интересовался, взвалив всю ответственность на плечи заместителя — доктора Мирея. Целые дни он проводил у себя в кабинете и отнюдь, как установила Ванда, не за научными изысканиями. Однажды, тихонько войдя в кабинет со стаканом свежего сока, она застала мужа на диване в облаке сигаретного дыма. Он просто лежал, уставясь в потолок слепым взглядом и курил, заполняя горой окурков стильный никелевый кубок.

— Ну что ты здесь куксишься Готл? Ведь у нас все не так уж плохо, Ванда положила ладонь мужа на свой шестимесячный живот. — Чувствуешь — нас уже трое… Я просто не понимаю, что тебя так подкосило — ведь мы заранее знали, на что шли. Было же сразу похоже, что этот «поэт» просто сбрендил… А может, забудем про него, а? Все идет отлично! Есть же работающая клиника, щедрые кредиторы…