Читать книгу "Смерть в апартаментах ректора. Гамлет, отомсти! - Майкл Иннес"

– Старый доктор Биддл приедет на ужин и привезет его.

Доктор Биддл, местный врач, обещал предоставить любые нужные останки Йорика.

– Кстати, он очень хочет поучаствовать. Как вы думаете, он сможет?

Готт кивнул:

– Конечно, сможет… У нас много лишних костюмов, и из него получится очень убедительный придворный или почтенный советник. Я хотел задействовать мистера Боуза, нашего темнокожего гостя, но я боюсь, что он будет смотреться немного не к месту, как будто сошел с картины шестнадцатого века «Поклонение волхвов». В любом случае он превосходный суфлер: знает текст наизусть и прекрасно сосредотачивается. Не думаю, что он собьется хоть на долю секунды. Посмотрим, когда он появится.

– Из него получился бы прекрасный призрак отца Гамлета, – заметила герцогиня и, увидев, что приближавшийся индиец что-то услышал, добавила: – Мистер Боуз, вам надо быть призраком отца. У вас прямо-таки неземные движения.

Мистер Боуз улыбнулся, и в его улыбке присутствовало что-то, над чем Чарлз Пайпер мог просидеть всю ночь, отшлифовывая текст. Она одновременно сочетала в себе загадочность Моны Лизы и неожиданную веселость мальчишки-попрошайки с полотна Мурильо. Она была отстраненной и в то же время располагающей, ясной и необъяснимой – в тексте могут содержаться подобные противоречия. Но главное – она была какой-то бестелесной, под стать движениям, которые герцогиня определила как неземные. В фантазиях Готта иногда присутствовал загадочный восточный гость, наделенный – согласно изложенному Пайпером принципу коврика у ванной – кошачьей походкой. Мистер Боуз двигался не по-кошачьи, а скорее как призрак, некий дух, на которого наложили чары и заставили говорить на нервном, трудном английском, чтобы очаровывать, удивлять и тревожить окружающих. Мистер Боуз восторженно захихикал:

– Я ведь не топаю, не топаю в вашем доме, герцогиня? Это потому, что я ем не очень много, мне кажется! – Мистер Боуз прямо-таки лучился веселостью. Готт подумал, что он мог просто оставаться забавным, и это делало бы самую тонкую западную иронию неуклюжей. А когда он становился серьезным, говоря с пугающей внезапностью и душевной простотой, его собеседник чувствовал себя, по выражению Ноэля, неотесанной деревенщиной. И все же мистер Боуз являлся также восточным ковриком у ванной. Он был обворожителен и лукав, несомненно, лукав. И если кого-то окружали миллионы мистеров Боузов, ему бы казалось, что он окружен сплошным лукавством.

– Но зимой, – продолжал мистер Боуз более серьезным тоном, – возможно, я съем яйцо. У меня есть разрешение отца на яйцо – если это нужно для здоровья.

Мистер Боуз неуверенно смотрел в будущее, такая возможность явно его беспокоила. Он стоял на одной ноге, как делал всегда, когда ему было не по себе.

– Я говорил о том, – заметил Готт, – что вы лучше любого профессионального суфлера. Вы знаете в пьесе каждую строчку.

Мистер Боуз забыл о жуткой пище и снова восторженно захихикал:

– В моей стране образование в большой мере основано на запоминании, в очень большой мере. Брамин старой школы не станет учить по книгам: слишком многое считается священным, чтобы это записывать. Наша учеба включает заучивание наизусть многих тысяч строк священных текстов. Так развивается память. Я очень быстро заучиваю английский текст, но понять, что он значит, – куда труднее. В этом я убедился, когда учился на бакалавра искусств в университете Калькутты. Теперь я понимаю почти все – даже Чосера и мистера Джеймса Джуса. – Мистер Боуз скромно улыбнулся герцогине.

Однако Готт опасался, что мистер Боуз, несмотря на свои способности суфлера, все-таки чувствовал себя не в своей тарелке.

– Мне жаль, – сказал он, когда герцогиня куда-то ушла, – что вы не играете в пьесе. Но вы же не вписываетесь в, так сказать, «цветовую схему», да? Интересно, мог ли у Великого Могола или кого-то еще быть посол в Эльсиноре?

Готт знал, что мистер Боуз обрадуется подобной шутке. И тот рассмеялся:

– Когда-нибудь я сыграю Отелло в доме герцогини. Хмурого мавра! А пока что я учусь, учусь очень многому. Хотя если у королевы был бы темнокожий мальчик… но это потом, ведь так? И на этой старой сцене нельзя гримировать людей, да? Черных нельзя сделать белыми, старых молодыми или просто приукрасить?

– Нет. Это одно из возникших условий. На этой сцене нужно использовать как можно меньше грима. И очень важно, чтобы актеры – для начала – походили на своих персонажей.

– Мистер Клэй, – произнес мистер Боуз, – очень похож на печального датчанина.

– Да. Однако сомневаюсь, что Джервейс Криспин вообще похож на Озрика. А Банни, которого нам пришлось поставить, никак не тянет на гвардейца. А викарий, к сожалению, совсем не похож на доктора богословия, хотя он им является. А лорд Олдирн? Неужели Полоний представляет собой странную смесь Шекспира и Калибана?

Он попал почти в точку: лорд-канцлер, с его высоким круглым лбом, тяжелой челюстью и характерной походкой вразвалочку, представлял собой именно это сочетание. Однако мистер Боуз был несколько потрясен.

– Лорд Олдирн, – с жаром возразил он, – очень хороший человек, ученая и просвещенная личность! Он немного дряхл из-за своих почтенных лет. В моей стране почтенные лета считаются признаком большой святости.

«Виновен в варварском отступничестве, – подумал Готт, – за что и получил легкий упрек». Однако мистер Боуз вежливо продолжил разговор, словно не было никакого потрясения:

– Леди Элизабет, кажется, не похожа на свою героиню. Она слишком красивая, не так ли?

А вот это уже телепатия. Мог ли кто-нибудь, проведя полвека в Индии, столь емко и образно отразить весь индийский характер? Он ясно выразил то, над чем Готт бился несколько дней. Офелия, столь безнадежно мятущаяся по ходу всей пьесы, должна быть несчастной красоткой – не более того. А внешность Элизабет никак не увязывалась с этой ролью, она слишком явно говорила о духе, которым бедняжка Офелия не была наделена. В чем состояла красота Элизабет? Она не являлась чем-то, что можно отделить от удивительных черт характера. Однако она также не представляла собой возвышенный и всегда трагичный тип красоты: тяжелый, роковой, странным образом подверженный меланхолии или раздумьям. Это не Розамунда, не Корделия, не Дездемона и не герцогиня Мальфийская. На самом деле Элизабет не нашлось бы места на елизаветинской сцене, она являла собой поздний образ, созданный Филдингом или Мередитом. И это пугающее откровение о скудности елизаветинской драмы, как бы между прочим высказанное мистером Боузом, стало, возможно, главным интеллектуальным потрясением, которое Джайлз Готт испытал за время пребывания в Скамнуме, которое никак нельзя назвать скучным. Он взглянул на часы.

– Пора начинать, – быстро произнес он.

* * *

В «Гамлете» тридцать персонажей с репликами, две-три из которых почти всегда пропускают. Если кто-то играет по две роли, пьесу можно играть с девятнадцатью говорящими актерами. Кроме того, понадобятся несколько статистов: актер-король, актриса-королева, двое слуг, а если возможно – еще один актер, придворный и придворная дама. Толпы нет, но в пятой сцене четвертого акта все не занятые на сцене должны сгрудиться и кричать, представляя собой «датчан».