Читать книгу "Сестра моего сердца - Читра Дивакаруни"

На рассвете болото и мангровые заросли остались позади, и мы подплыли на лодке к лесу. Дальше мы шли, увязая в топкой земле на каждом шагу, прорубаясь через лианы, закрывавшие наш путь. Время от времени Хальдар сверял наш путь с компасом и маленькой записной книжкой. Однажды мне удалось заглянуть в нее, но я не смог ничего понять, так как записи были зашифрованы. За час мы измазались грязью, устали и подскакивали от любого шороха, поскольку многие лианы оказывались змеями лаудога — тонкими, как хлыст, зелеными тварями, чей укус убивал так быстро, что жертва даже не успевала ощутить его. Не было даже речи о том, чтобы остановиться отдохнуть, потому что Хальдар сказал, что мы должны вернуться к лодке до того, как сядет солнце и выйдут на охоту тигры.

Скоро земля под ногами стала тверже, и Хальдар завязал нам глаза. Мы пытались убедить его, что так мы будем медленнее идти, и всё равно так уже закружились в лесу, что не смогли бы даже найти обратную дорогу к лодке. Но Хальдар был непреклонен. Мы заранее обо всем договорились, сказал он, и если мы не хотим выполнять его условия, то все тут же вернемся домой. Так мы ковыляли за ним, держась за веревку, привязанную к его поясу, и ругались, натыкаясь друг на друга и спотыкаясь о корни. Вскоре мы почувствовали, что воздух стал прохладней и запахло сыростью — мы поняли, что вошли в пещеру. Постепенно она становилась всё уже и уже, и нам пришлось пробираться на четвереньках. Наша дорогая одежда для сафари была изодрана в клочья. Вдруг Хальдар остановился и ахнул. Я поднялся и, сорвав повязку с глаз, увидел, что мы стоим в огромной пещере с известняковыми стенами, настолько огромной, что когда я посмотрел вверх, то увидел бесконечную темноту. Хальдар направил свой фонарик на стену, и мы увидели в ней рубины, которые мерцали темно-красным цветом, словно запекшаяся кровь на белых стенах. „У нас только десять минут, — прошептал Хальдар. — Мы можем взять только по одному рубину“. И мы молча приступили к делу — нам почему-то казалось, что в таком внушающем страх месте лучше не разговаривать. Как только мы с Биджоем откололи по камню, Хальдар снова завязал нам глаза, и мы возвращались так же, как и пришли в пещеру — падая и царапая кожу, но теперь я ничего не чувствовал. Я был поглощен мыслями о том, как рубин изменит мою жизнь, как, благодаря ему, я наконец увижу улыбку твоей матери.

В ту ночь мы хорошо поели. Перед тем как пойти в пещеру, Хальдар поставил сеть для рыбы, поэтому на ужин мы ели горчичное карри из этого улова, весело рассказывая друг другу, как распорядимся своим сокровищем. Когда я и твой дядя ушли спать в каюту, а Хальдар остался снаружи под открытым небом, Биджой сказал:

— Гопал, нам нужно поговорить.

Я был так измотан, что у меня слипались глаза, и я спросил:

— Это не может подождать до завтра? Я валюсь с ног.

— Я тоже устал, — ответил Биджой, — но откладывать этот разговор нельзя. Кто знает, что случится завтра, будем ли мы еще живы.

Я услышал в его голосе боль и непреклонность, от которых меня пробрала дрожь. Я протер глаза и зажег керосиновую лампу, которую уже было погасил. И как только увидел в неровном свете лампы печальные глаза Биджоя, мой сон как рукой сняло, потому что понял, о чем он хотел поговорить.

— Ты соврал нам, — сказал Биджой. — Ты мне не двоюродный брат, верно?

У меня пересохло во рту, как в пороховой бочке, которая могла взорваться от первого же сказанного слова.

— Я верил тебе, — сказал Биджой.

Его слова пронзали меня, как острые ножи. До того я даже не представлял, что полюбил этого человека, как никого другого в своей жизни. Каждый раз, когда он называл меня братом, внутри у меня разливалось тепло. Мне была невыносима мысль о том, что больше я никогда не услышу от него этого слова.

И я рассказал ему то, что я поклялся никому никогда не рассказывать — правду о себе, хотя и боялся, что он отвернется от меня, когда узнает, что я был внебрачным сыном в доме своего отца, дяди Биджоя, жившего в Кулне. Когда-то тот соблазнил мою мать, работавшую у него служанкой, а когда узнал, что она беременна, отправил ее в дом родителей. Но они не приняли ее, боясь быть опозоренными. Семья моей матери была хоть и бедной, но уважаемой. И она вернулась в Кулну — голодная, вся в синяках от побоев братьев.

Любая другая женщина на ее месте опустила бы руки и от отчаяния бросилась в колодец, но моя мать хотела жить и дать жизнь мне. Она подкупила охранника дома, отдав ему пару золотых сережек, которые ей когда-то подарил мой отец — единственное, что у нее оставалось, и пришла к отцу и его жене, которая тоже была беременна. Мать стала угрожать, что покончит с собой, если ее не возьмут обратно в дом в качестве служанки и не обеспечат ее ребенка. Она не собиралась лежать где-нибудь на улице и тихо умирать. Она пригрозила, что сожжет себя прямо на рыночной площади и будет кричать имя обманувшего ее человека до последнего вздоха. А если хозяин попытается замять скандал с помощью денег, ее дух будет преследовать его жену до тех пор, пока у нее не случится выкидыш. И так будет с каждым ее ребенком. Моя мать поклялась в этом, положив руку на голову своего еще не родившегося сына.

Не знаю, засомневался ли отец, который был известен жесткостью характера, но его испуганная молодая жена стала умолять сделать то, о чем просила мать. Не выдержав истерики жены, хозяин, в конце концов, с неохотой согласился, чтобы мать снова работала на него, но не служанкой, а в коровнике, и жила в комнате, находящейся прямо над этим коровником, и чтобы ни она, ни ее сын никогда не показывались ему на глаза.

Так моя мать отвоевала весьма неустойчивое положение в доме, в котором ни я, ни она никому не были нужны. У нее была нелегкая жизнь, когда она поселилась в той комнате над коровником. Другие служанки насмехались над ней, а мужчины считали, что теперь, когда хозяин, поиграв, выбросил ее, они могли не церемониться с ней. Моя мать могла дать отпор только с помощью злых слов, и скоро все стали считать ее ведьмой, но я знал, что она была совсем другой. Она не щадила никого, когда нужно было защитить меня, главным для нее было, чтобы каждый день я был сыт, одет и ходил в школу, чтобы никто не заставлял меня делать черную работу. Дети, которые дразнили меня ублюдком, не осмеливались даже подойти, когда рядом была мать. „Ты не хуже хозяйской дочки, вокруг которой все так суетятся“, — говорила она мне постоянно. Но всё же она не могла избавить меня от стыда, который я испытывал, от снедающей меня жажды мести, которая выросла еще больше после того, как мать умерла в лихорадке, и никто не послал за доктором.

Вскоре я сбежал, не дожидаясь, пока хозяин выгонит меня. Злоба переполняла меня — злоба от того, что меня обманули, лишили всего, что у меня должно было быть. Целыми днями я вынашивал планы мести. Я хотел поджечь дом или похитить свою сестру и продать ее работорговцам. Но, на мое счастье, в это время произошло разделение страны. Иначе я бы провел всю жизнь в тюрьме. После вспыхнувших мятежей хозяин всё потерял и сбежал со своей семьей. И хотя позже я узнал, что его дочь вернулась после того, как всё успокоилось, я не стал преследовать ее, потому что от дома, который я так ненавидел и о котором так мечтал, мало что осталось.