Читать книгу "Терракотовая старуха - Елена Чижова"

Оппонент кивает. Если вынести за скобки эту неприятную рукколу, нынешнее застолье – приятный сюрприз. Дочь собрала весьма интеллектуальную компанию. Достойных собеседников, к уровню которых ему нет нужды приспосабливаться...

Родион одергивает манжеты:

– Надеюсь, в этой аудитории мне не придется доказывать, что образ Каратаева, взятый в исторической перспективе, объективно сыграл роковую роль. Не Онегин и Печорин, лишние люди, не наивный позитивист Базаров... Именно округлый Каратаев, конечно, при посредстве мягкого Пьера заложил бомбу замедленного действия...

– Интересно знать, подо что?

– Подо все, что рвануло в семнадцатом. Ваш Пьер – первый подлинный интеллигент.

– Это потому что взыскует истины? – отец именинницы приосанивается.

– Бросьте... С истиной неплохо обстояло и раньше. Вспомните хоть Чаадаева. Не-ет. В образе Безухова великий старец связывает два понятия: истина и народ. Кстати, как историк, вы не обратили внимания на несуразность: по сюжету герой Толстого – будущий декабрист. Вопрос: где та основа, на которой они бы сошлись, к примеру, с Пестелем? Декабристы – не интеллигенция. Уж они-то насчет народа не обманывались: «Да здравствует Конституция, супруга Константина!» А как иначе поднять полки´? Не болтовней же о свободе. Кстати, государь император вполне разделял их точку зрения: рядовых репрессии почти не коснулись, – Родион разводит руками. – Николай Первый разбирался с ровней...

– Да... Ангельской души был человек. А ведь мог – и по-нашему. Видно, честь помешала.

– Не только, не только, достопочтимая Маргоша. И другие абсолютные понятия. В те времена это было в ходу.

– А вы, – их оппонент и не думает сдаваться, – надо полагать – постмодернист. Из тех, что прилюдно лают собаками или кричат кикиморой. А то еще испражняются перед полотнами великих, – он заводит глаза к небу.

– Благодарю, – Родион склоняет голову, – аттестация весьма лестная. Жаль, не могу принять на свой счет. Но те, кого вы упомянули, – он морщит нос, как от дурного запаха, – постмодернисты нашего извода. Кто ж виноват, что мы – те самые свиньи, которые жрут исключительно ботву?

– Наши постмодернисты имеют успех на Западе, – Марго дергает голым плечиком.

– Это доказывает только одно: старушка Европа любит привечать экзотические таланты. К тому же ее собственная история закончилась. Вот она и косится на Россию – надеется приобщиться к нашему вечному драйву. Правда, нам от этого ни жарко ни холодно. И без них знаем: антисоветская халява приказала долго жить. Теперь надобно суетиться. Хотя лично я, быть может, тоже предпочел бы жить во времена большого модерна: тиснул ро´ман в зарубежной прессе – и до конца жизни свободен...

– Интересно, кого вы имеете в виду? – я решаюсь вставить слово. – Солженицына? Или, может быть, Пастернака? Когда вот так говорите о социализме.

Родион смотрит на меня укоризненно:

– Не на-адо абсолютизировать слова. Понимаю. Для вас за каждым из них стоит неприглядная реальность. Но попытайтесь рассуждать абстрактно. Вам неприятно слово. Положим, оно вызывает у вас устойчивые негативные ассоциации. Хорошо. Назовем ваше время подругому, – он оборачивается к Виталию, – например, изоляционизм.

– В изоляции нет ничего дурного, – Виталий поддерживает выбор, – любая эффективная система в известной степени изолирована. Советский Союз – не более чем система, чьи границы опоясывали одну шестую часть суши.

– А Варшавский блок? – их оппонент вскидывается. – А африканские псевдосоциалистические республики? А, наконец, Монголия?

– Всё, перечисленное вами, – симулякры. Дело делалось в СССР. Страна была великой державой. Те, кого вы упомянули, прогибались под нас... – Родион тянется за солью.

Солонка плывет над разоренными салатами. Я сижу сбоку, поэтому мне видно: на крахмальной манжете проступает жирное пятно. Майонез, в который он ненароком вляпался. Надо присыпать солью. Иначе не отстирается...

– Всего лишь... изолированная? – с моей стороны это не вопрос, а вдох.

– Ну... – Родион напрягает скулы. – К тому же не вполне герметичная. Вспомним хотя бы Эренбурга – лет двадцать просидел во Франции, что не мешало ему оставаться элементом социалистической системы. Цензура, чудовищные политические процессы – а пламенный публицист все равно возвращается... Хотя, казалось бы, что ему мешало остаться?..

– А если... любовь к Родине? – Это мне нелегко выговорить. Неловко и трудно.

– Когда речь идет о жизни и смерти? – Виталий качает головой. – Стремление выжить – основной биологический инстинкт. Чтобы перешибить, нужны радикальные средства. Там для него не было конгениальной системы. То есть система была, но он – по отношению к ней – изгой, маргинал...

Отец именинницы вертит головой:

– Вы хотите сказать, что человек, родившийся в этой системе, ни при каких обстоятельствах не в состоянии выйти за ее пределы – вы это имеете в виду?

– Отнюдь. Родиться можно где угодно. Важно сохранить самостоятельность. Не стать элементом системы. Надеюсь, вы не станете возражать, если я скажу, что без интеллигенции и социализм – не социализм. Сам могильщик буржуазии ни в жизнь не затеял бы этих игр. У пролетариев другие мозги.

– Интеллигенция связана с великой культурой. Если хотите, интеллигент выступает ее творцом и хранителем.

– Да бросьте вы, честное слово! Интеллигент – в сущности, парвеню. Особенно советский. В культурном смысле он – безотцовщина. К тому же обладает явно выраженным классовым сознанием. И вот вам результат: его взгляды неизменно оказываются вторичными. По той простой причине, что всегда идеологически окрашены. Великая культура – это дворянство. Аристократия, имеющая а) свободное время и б) более или менее незыблемые традиции... – Родион загибает пальцы.

– Вы испачкали манжету. Майонезом, – я прерываю тираду.

– Что? – он поддергивает рукав. Хватает чистую салфетку.

– Может быть, чай или... кофе? С тортом.

Кажется, на сегодня достаточно. Праздник на то и праздник, чтобы завершиться сладким.

– Кофе, конечно – кофе, – дочь вскакивает с места. – Мусик, сиди. Я все сделаю сама.

Happy birthday to you! Happy birthday to you!

Свечи вспыхивают, поводя язычками.

– Ух! Даже страшно резать!

– А можно мне серединку?..

– А мне – с белой розочкой...

– Разве я не говорила: Мусик – гениальный кулинар. Папочка, наливай! Тем более у меня созрел тост: за интеллигенцию! Выпьем за наших родителей, которые, что бы ни говорили злые языки...

– Полагаю, следующим номером мы обсудим извечные русские вопросы: «Что делать?» и «Кто виноват?» – Та, кого они называют Маргошей, бросает реплику в сторону.