Читать книгу "Как несколько дней... - Меир Шалев"

Глава 19

Воспоминания о свадьбе Яакова Шейнфельда и Юдит Рабиновича все еще свежи в памяти деревенских жителей, их детей, что были в ту пору младенцами, и даже их внуков, которые еще не родились тогда. Некоторые из них, встречая меня на улице, все еще бросают любопытствующие взгляды, будто я знаю ответы на их вопросы.

Однако во мне живут лишь воспоминания.

Я был десятилетним мальчишкой и, несмотря на упреки Яакова, прекрасно все помню. Я помню, как Большуа поднял камень Моше, как он пришел к нам в хлев и вручил маме белую картонную коробку. Он сказал ей что-то на языке, которого я не понял, голосом, которого я раньше никогда не слышал, и тотчас ушел.

Я помню дрожь ее пальцев, опасливо ощупывавших коробку, внезапно охватившую ее слабость и обреченный профиль ее лица, когда она осела, почти рухнула на один из мешков. Я помню сияние, которое разлилось по хлеву, когда мама развернула платье.

Еще я помню, как она разделась и примерила его на голое тело. С закрытыми глазами и дрожащими губами она закружилась, будто поплыла по комнате.

В последующие дни Юдит надевала платье снова и снова: вначале на минуту, затем на четверть часа, потом на час. Среди ночи я видел, как она прокралась в платье на скотный двор и ходила вдоль кормушек, будто вся из серебра. В эти дни она была особенно задумчива и не обменялась ни с кем, даже со мной, ни единым словом.

За три дня до назначенного срока, когда буквально вся деревня жила свадебными приготовлениями Шейнфельда, моя мать пришла к Моше и объявила, что собирается прекратить свою работу у него, так как решила вступить в брачный союз с Яаковом Шейнфельдом, избранником ее сердца.

В полдень того самого дня Юдит разожгла дрова и согрела воды для купания.

— Оставь меня ненадолго одну, Зейде, — сказала она, — а сам сбегай, посмотри, что происходит во дворе у Шейнфельда.

Вернувшись, я рассказал ей, что Яаков расставил столы, расстелил белые скатерти и вовсю хозяйничает на кухне.

— Наверное, у него сегодня какой-то праздник, — добавил я, будто ничего не подозревая.

Мама сидела в лохани, окутанная облаками пара. Она попросила меня намылить ей спину, а потом я стоял с закрытыми глазами и развернутым полотенцем и ждал, пока она встанет и выйдет. На сердце у меня было неспокойно и тяжело.

Завернувшись в полотенце, мама уселась перед зеркалом, расчесала волосы и битый час изучала свое отражение.

— Подойди-ка сюда, Зейде.

Я подошел и встал подле нее.

— Сегодня я выйду замуж за Яакова, — сказала она.

— У-гу, — ответил я.

— Он будет твоим отцом, — мама взяла меня за подбородок и заглянула в мои глаза. — Только он.

— У-гу.

— Мы останемся здесь, в деревне. Тебе не нужно будет ни с кем расставаться.

Она прижала мою голову к своей груди, затем встала и надела свадебное платье.

— Ты будешь ждать меня здесь, — сказала она.

Как только мама вышла за порог, я почувствовал, как жесткая и холодная рука ударила меня по плечу. Я упал.

— Как тебя зовут? — проскрежетал знакомый ненавистный голос.

— Зейде! — прокричал я, обливаясь холодным потом. — Я маленький мальчик по имени Зейде, иди убей кого-нибудь другого!

Оттолкнув его, я вскочил на ноги, бросился к мешкам с комбикормом, трясущимися руками выудил спрятанную между ними шкатулку и помчался вслед за Юдит.

На улице было пустынно и тихо. Все жители деревни ждали невесту за свадебным столом. Все, кроме меня, задыхавшегося от бега, и Рабиновича, который остался дома. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были биение моего сердца, ее шаги и далекий крик ворона.

Я не кричал, чтоб она остановилась, так как знал, что она меня не слышит. Ее левое, глухое ухо и белое свадебное платье служили надежной оградой от внешнего мира — дабы она не остановилась, не повернула обратно. Я побежал вдогонку, обогнал ее и встал посреди дороги, молча выставив перед ней на двух протянутых руках маленькую грязную шкатулку. Она была заперта, однако стоило маме воткнуть в замочную скважину свою шпильку для волос, как шкатулка тотчас открылась, будто все эти годы ждала этой минуты. Юдит засунула руку внутрь, и ее пальцы коснулись чего-то мягкого и шелковистого. Она держала в руках косу Моше Рабиновича. Когда мама вынула ее и поднесла к глазам, шелковые ленточки, стягивавшие косу, развязались, тонкими змейками скользнув к ее ногам.

— Он послал тебя?

— Нет.

Юдит сразу догадалась, что это — та самая коса, которую Моше ищет всю жизнь. Как мне кажется, тогда она еще не понимала, что коса принадлежала когда-то самому Моше, и подумала, что эти пряди срезаны с головы Тонечки либо какой-нибудь другой женщины.

Несмотря на это, по ее ладоням разлилось живое тепло, которое можно почувствовать лишь тогда, когда прикасаешься к самой правде.

— Где ты это нашел?

— Под камнем Моше, — ответил я, — когда работник Шейнфельда поднял его с земли.

Мы стояли посреди пустынной улицы.

Мама вернула косу на место, отошла на несколько шагов в сторону, повернулась ко мне спиной, и плечи ее затряслись.

— Под камнем! — смеялась она. — Под камнем… Она была умная женщина… Как вообще ты ее нашел?

— Вороны нашли ее.

Она повернулась и вновь подошла ко мне. Я видел, как дрожал ее подбородок, а глаза беспомощно озирались по сторонам.

— Кто бы мог подумать… Под камнем… А он ищет это всю жизнь, — бормотала она.

Я подставил ей свое хрупкое десятилетнее плечо и помог пересечь пустынную улицу, пока мы не добрались наконец до нашего хлева.

Там в отчаянии в четырех стенах метался Моше, и из-за бледности лицо его казалось одного с ними цвета. Мама протянула ему шкатулку.

— Это ты ищешь?

Ее голос был спокойным и ровным. Она открыла крышку и, не спуская глаз с лица Рабиновича, извлекла из шкатулки ее содержимое.

Движения Юдит были нарочито медлительными, как у торговца тканями в тот момент, когда он демонстрирует свой лучший товар.

Правая рука Моше бессознательно потянулась к затылку. Это движение было давно знакомо Юдит, но лишь тогда стало понятно. Затем рука скользнула по плечу и вниз, на то место, где, по замыслу его матери, должна была находиться прелестная девичья грудь, а оттуда спустилась к паху. В этом жесте не было ни капли непристойности, так как лицо Моше утратило в тот миг всю свою мужественность.

Только тогда Юдит поняла, что коса эта не принадлежала ни сестре, ни матери, а была одной из потерянных мальчишеских косиц.

— Она твоя, Моше? — прошептала Юдит полувопросительно, полуутвердительно. — Она твоя?