Читать книгу "Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы - Наталья Павлищева"

— Катя, мы вперед, мало ли что там…

Она кивнула:

— С Богом!

Григорий Орлов держался рядом с возлюбленной. Оба они производили впечатление — рослые, красивые, сильные, удалые… Но пока не до любви, потом, все потом, ныне только власть важна, а когда все успокоится…

Алехан добрался до Петергофа к пяти утра и никого там не обнаружил, оставшиеся голштинцы вели себя мирно, бесполезное оружие сложили безропотно. Осознав, что оно не заряжено и никогда заряжено не бывало, Орлов долго хохотал:

— А остальные тоже так?

— Так…

Но возразил Бибиков:

— Алексей, это может быть ловушка…

— Посмотрим.

Пожилой голштинец сокрушенно покачал головой:

— Нет, это не обман. Будь у Голштинского полка заряды, император не удрал бы в Кронштадт…

— Нету больше вашего императора, понял, нет! Есть императрица Екатерина Алексеевна!

— Я присягу Петру Федоровичу давал, — возразил голштинец.

Орлов похлопал его по плечу:

— Ништо… дашь Екатерине. — Поняв, что тот собирается возразить, строго, но ласково пообещал: — А не дашь, шею сверну.

По пути на Ораниенбаум попался лагерь голштинцев, тоже без снарядов, его гвардейцы Орлова разметали шутя, солдат заперли в ближайшем сарае и бросились дальше.

К тому времени, когда Алексей Орлов добрался до Ораниенбаума, Екатерина получила письмо от мужа, которое привез вице-канцлер Голицын. Петр каялся и просил прощения за все доставленные ей неприятности, обещал все исправить и разделить с ней правление. Она мысленно усмехнулась: поздно. Сообрази он немного раньше, и… а что «и»? Неужели осталась бы на троне рядом с этим слизняком, в распоряжении которого еще несколько часов назад были армия и флот, а он испугался нескольких гвардейских полков и грозного окрика женщины, которую столько лет унижал? Он храбр, только когда не возражают. Может, с самого начала нужно было не потакать ребячеству и глупости Петра, а прикрикнуть на него?

Но теперь думать об этом поздно, теперь она провозглашена императрицей и никому, даже сыну, престол не отдаст! Екатерина не стала отвечать на письмо, привезенное Голицыным, более того, отправила Петру сочиненный ночью акт об отречении.

Когда в Ораниенбауме сначала появился Алексей Орлов со своими гвардейцами, а затем генерал Измайлов привез текст отречения, Петр совсем пал духом. Он безропотно переписал отречение и написал еще одно письмо Екатерине, прося разрешить уехать вместе с Воронцовой в Голштинию. Лизка вовсе не была в восторге от такого поворота событий и не мечтала отбыть в Голштинию, но, понимая, что от возлюбленного толка не будет никакого, согласилась и она. Не бывать Лизке Воронцовой Российской императрицей…

Петра, Воронцову и Гудовича перевезли от греха подальше в Петергоф. Он умолял императрицу о встрече, но Екатерине вовсе не хотелось портить свой триумф даже видом униженного супруга. В Петергофе с Петра сняли мундир и дали гражданскую одежду.

К поверженному монарху отправился Панин. Граф пока ничем особенным не услужил императрице, пора было и ему включаться в общее дело. Никита Панин объявил бывшему императору, что по приказу императрицы Екатерины Алексеевны он отныне государственный узник и будет жить в загородном доме в Ропше, пока не определят постоянное место пребывания.

Для Петра это был удар, он слишком хорошо помнил бледного, похожего на привидение Иоанна Антоновича, тоже государственного узника, жившего в Шлиссельбургской крепости. Один, безо всякой помощи и поддержки?! А как же Лиза?

Петр рыдал, ползал на коленях перед Паниным, целуя его руки и умоляя не отнимать Лизку Воронцову. Следом за любовником рухнула на колени и фаворитка. Панин содрогался от необходимости лицезреть столь отвратительное зрелище — потерявшего не только величественность, пусть и напускную, но и всякую человеческую привлекательность Петра и толстую, обрюзгшую Елизавету Воронцову, заливавшуюся слезами, — у своих ног. Граф считал это самым страшным моментом своей жизни, хотя позже у него бывали минуты и похуже.

Екатерина распорядилась Лизку Воронцову отправить в Москву (от нее живенько отреклась вся семья, уже посыпавшая голову пеплом и перешедшая на сторону новой государыни), а Петру оставить только его негра Нарцисса, моську Можу и любимую скрипку. Воронцову Екатерина позже даже довольно удачно выдала замуж за Полянского, а потом была… крестной матерью ее первенца! Вспоминала ли Лизка свой закончившийся падением взлет? Неизвестно, но на жизнь не жаловалась.

В Ропшу Петра увозил Алексей Орлов. Перед этим он пришел к императрице и попросил разговор наедине, даже Гришку выгнал.

— Катя, что с этим… делать будешь?

Екатерина твердо глянула в лицо Алехана, она уже не столь пугалась его шрама:

— Пока поживет в Ропше.

— А потом?

— Потом в Шлиссельбург.

— А может, его…

— Нет!

— Жалеешь?

Несколько бесконечно долгих мгновений она молчала. Жалела ли Екатерина Петра? Чисто по-человечески, по-женски жалела, несмотря на все доставленные им страдания, на все унижения, пренебрежение… Хотела ли его смерти? Заглянув в свою душу, она честно ответила, что желает. Но просто смерти, а не его убийства! Она не хотела убивать или приказывать убивать сверженного супруга!

— Жалею. Не смей!

Их глаза встретились, Алехан долго смотрел, что-то выискивая, в конце концов вздохнул:

— Эх, Катя…

Она еще раз тихо повторила:

— Не смей.

Сокрушенно махнув рукой, Орлов вышел.

Григорий, который повредил ногу и ходил с трудом, доковылял до брата:

— Что, Алехан?

— Бабы дуры! Даже самые умные все равно дуры! — И вдруг схватил Гришку за грудки, притянул к себе, горячо зашептал в ухо: — Женись на ней, Гриш, а? Женись!

— Да как, ежели у нее муж есть?

Глаза Алехана заблестели:

— Пока есть… в жизни всякое бывает…

Петра увезли в закрытой карете с задернутыми занавесками в Ропшу. Ему позволили оставить при себе негра, собачонку, любимого слугу Брессана, а вот Лизку не позволили. Екатерина объяснила Орлову:

— Гриш, ну как я могу разрешить жить с ним любовнице? А ну как дети пойдут?

Тот долго хохотал:

— Ты скольких от Петра родила?

Екатерина вскинула голову:

— Павла.

— Да будет врать-то?

И она вынуждена была проглотить вот эту вольность, она полностью зависела от гвардейских полков и братьев Орловых.

В Петербурге в первую же ночь после возвращения Екатерина получила еще несколько ярчайших доказательств, в какую кабалу попала. Началось все с ссоры Дашковой и Григория Орлова. Княгиня полагала, что именно она главное действующее лицо в перевороте (она, кстати, так думала всю оставшуюся жизнь, и то, что сам переворот попросту проспала, нисколько Дашкову не смущало), а посему неизменное присутствие рядом с Екатериной Григория Орлова и его вольное поведение вызывали у княгини резкую неприязнь.