Читать книгу "Морпехи - Натаниэль Фик"

«За профессиональные достижения, выражающиеся в выполнении своего долга во время «Операции по освобождению Ирака» в качестве командира разведывательной группы под названием Группа-два второго взвода роты «Браво» Первого разведывательного батальона Первой дивизии морской пехоты с марта по май 2003-го. Ночью первого апреля, при входе в город Муваффигуа в Ираке сержант Патрик был ранен врагами, устроившими засаду. Под вражеским огнем с трех направлений он наложил жгут и продолжил огонь, в результате чего группа под его командованием нанесла огромный урон позициям врага. Сержант Патрик оставался в огневом мешке и продолжал командовать своей группой до тех пор, пока враг не был уничтожен и морские пехотинцы не оказались в безопасности. Исключительный профессионализм, инициативность и верность долгу сержанта Патрика полностью оправдали возложенные на него Морской пехотой и Военно-Морской службой Соединенных Штатов Америки обязанности».

Затем мы пошли на торжественный обед, нов глазах каждого из нас стояла тревога за своих друзей, находящихся в семи тысячах миль от нас, и сожаление о том, что нас с ними не было.

Я возвращался в Вашингтон. Опять звонок Кары: «Нат, у меня плохие новости».

Я съехал на обочину.

— «Капитан Морел умер».

Во время контрнаступления Брэнт получил пулю в грудь. Морские пехотинцы рассказывали, что, когда он умирал на вертолете, эвакуирующем раненых, его рыжие волосы вмиг стали седыми.

Обновленный Мемориал Второй мировой войны принимал посетителей еще до официального открытия. Все еще в шоке от смерти Брэнта, я ехал туда. Свет прожекторов заливал круг гранитных плит теплым желтым мерцанием, намного менее интенсивным, чем освещение Мемориала Авраама Линкольна и Мемориала Джорджа Вашингтона.

Я обходил центральный фонтан по часовой стрелке и читал слова, высеченные на камне, и письма, оставленные друзьями и родственниками. Три раза я уходил в тень, чтобы скрыть, что мои глаза наполнились слезами. Имена и лица были разными, но судьбы в чем-то схожи. На одном конце мемориала стоит стена золотых звезд — их четыре тысячи. Каждая звезда олицетворяет сто американцев, убитых во время Второй мировой войны. Я встал и начал считать: восемь из этих четырех тысяч звезд, как было написано маленькими буквами в левом нижнем углу, отождествляли людей, погибших в Афганистане и Ираке. Все перестрелки, бомбежки, ракетный обстрел и подбитые вертолеты. Брэнт и «Лошадеголовый». Величайший героизм, кровь, страх, шутки и скукота. Восемь хреновых звезд.

После моего увольнения я дрейфовал. В возрасте двадцати шести лет мне было все-таки страшновато — ведь я уже прожил лучшие годы моей жизни. Больше никогда я не испытаю той общности и единства в достижении цели, которые я испытал в морской пехоте. Также я осознал, что участие в боевых действиях почти выбило меня из жизненной колеи. Несмотря на любовь моей семьи, поддержку друзей и хорошее образование, война оставила след на каждом аспекте моей жизни. Но если уж я довел себя до такого состояния, то что же говорить о моих морских пехотинцах? А что будет с парнями, у которых нет семей? Чьи друзья даже не пытаются вникнуть в их проблемы? Которые уйдут из морской пехоты и не будут иметь перед робой таких перспектив, как я? Я переживал, что они выживут в войне только для того, чтобы умереть на ее поминках.

Направив всю свою энергию на подачу заявления в аспирантуру, я в скором времени был удостоен звонка из приемной комиссии: «Мистер Фик, мы прочитали ваше резюме и были очень впечатлены. Но член нашего комитета прочитал статью Эвана Райта о вашем взводе в журнале «Роллинг Стоун». Он вас цитирует: «Плохая новость — нам сегодня почти не удастся поспать; хорошая новость — начинаем убивать людей». Она сделала паузу, ждала, что я начну отнекиваться от цитаты. Я молчал, Она продолжала: «У нас в штате есть офицер в отставке, и он предупредил меня, что существует категория людей, которым нравится убивать, и не очень бы хотелось находиться рядом с ними. Вы бы не могли объяснить мне ваши процитированные слова?»

— Нет, не мог бы.

— Вы один из таких людей? — В ее тоне была серьезность и даже оттенок мольбы.

— Вы имеете в виду, не стану ли я забираться на вашу часовую башню и убивать людей из своего охотничьего ружья?

Теперь молчала она.

— Нет, я не стану. Хочу ли я вывернуть для вас свою душу наизнанку? Нет, не хочу.

Не меньше меня раздражали попытки проявления уважения и понимания, пропитанные бесчувственностью и невежественностью. Но хуже всего воспринималась похвала людей за то, «что вы, парни, там делали». В благодарность им хотелось спросить: стреляли в детей, с ужасом вглядывались в тропинки и метали снаряды в дома людей? Быть там — это не гордость. Моей гордостью были, есть и будут правильные решения. Я надеялся, что сделал больше правильного, чем неправильного, надеялся, что не играл жизнями людей. Там я был вынужден признать, что единственный способ борьбы со злом — другое зло, но с добрыми целями.

В июне, по прошествии года возвращения из Ирака, я потащил себя вместе с подругой детства на место самого кровопролитного сражения гражданской войны — Антиетам на западе Мэриленда. Я хотел пройтись по земле. За полуразрушенными заборами и реставрированными артиллерийскими орудиями мне мерещились реактивные гранаты и федаины. Куда бы я поставил свой пулемет? Как Головорез-два будет атаковать «Кровавую улицу»?

Солнце припекало мои руки, в высокой траве жужжали пчелы, а мы пытались отыскать дорогу к Бернсайдскому мосту. Там в самый кровавый день американской истории войска под смертельным огнем сделали три безуспешные попытки пересечь Антиетамскую бухту.

— Неужели все зря? — спросил я.

— Нет, — ответила она. — Они победили, и Линкольн издал «Манифест об освобождении рабов». Они дали свободу рабам, как вы дали свободу жителям Афганистана.

Я ничего не ответил.

— Подумай о женщинах под гнетом Талибана и иракцах под гнетом Саддама, — продолжала она, ухватившись за возможность сменить тему разговора. — Tbi принес добро многим людям. Почему ты не можешь успокоить себя этой мыслью?

Уставившись на воду, я снова и снова, уже в тысячный раз, прокручивал оправдания, которые сам себе придумал. Добро — понятие абстрактное. Добро не кажется таким уж добром, как зло — злом. Мое добро не было таким добром, после которого я мог спокойно спать ночью.

— Твои слова звучат так беспринципно, — продолжала она, мотая головой. — Почему ты не можешь обрести душевный комфорт, осознав, скольким пожертвовал и ты, и твои люди? Почему ты не можешь гордиться этим?

Я вел на войну шестьдесят пять человек и шестьдесят пять вернул домой. Я дал им все, что имел. Вместе мы выдержали испытание. Страх нас не сломил. Я надеялся, что жизнь в Афганистане и Ираке наладится, но сражались мы не за них. Мы сражались за себя.

Да, я горжусь собой.

Я действительно испытал мысли и чувства, описанные в данной книге, и, конечно, корпус морской пехоты — это намного большая единица, чем мои взводы, и только все вместе мы смогли пройти описанные мною войны. При написании книги я активно использовал полевые журналы патрулирования и мой дневник, редкие письма домой, воспоминания моих товарищей по морской пехоте. Все события описаны искренне и, насколько мне известно, исторически точно и достоверно.