Читать книгу "Всю ночь напролет - Конни Брокуэй"

— Как вы, однако, любезны, — усмехнулся Джеймисон, глядя на нее в упор своими змеиными глазками, и осторожно опустился на подушку. — Кстати, у меня сложилось впечатление, что вы тоже не лишены некоторых дарований. Скажите, готовы ли вы принести в жертву свою бессмертную душу в обмен на жизнь вашего мужа? Его собственная душа, боюсь, ему уже давно не принадлежит.

— Что вы имеете в виду?

— Не важно. — Он нарочито повел плечами, давая понять, что ее расспросы его утомили.

— Извольте объясниться, сэр. Как получилось, что Джек продал свою душу?

Джек уже рассказывал ей о выборе, который ему пришлось сделать в работном доме, и она знала, как он потом страдал. Пусть даже та давняя рана успела зажить — хотя одному Богу известно, так ли это, — однако она оставила в его душе глубокий след, который до сих пор причинял ему боль. Вместе с тем Энн была убеждена в том, что Джек поведал ей эту историю не до конца. Может быть, он и сам многого в ней не знал.

Джеймисон сложил руки на коленях.

— Почему бы вам в конце концов не присесть?

Это прозвучало как приказ. Первый урок послушания. Сейчас речь шла о вещах куда более серьезных, чем ее гордость. Энн покорно села. Джеймисон улыбнулся с явным удовлетворением.

— Так. Ну, а теперь к делу. Как вы думаете, что может быть общего между таким человеком, как Сьюард, и мною? Вы никогда не задавались вопросом, почему он стал настолько восприимчивым к боли, что лучшего объекта для пытки, пожалуй, не найти?

Энн с ужасом уставилась на него:

— А вы и впрямь чудовище!

— О нет, что вы! — отозвался он со всей искренностью, — Я просто гений. Непревзойденный знаток человеческой природы. Видите ли, дорогое дитя, мы все ищем боли. Она влечет нас к себе с самого первого вздоха. Взять, к примеру, вас. Разве вы сами не были на волосок от гибели в течение последних нескольких месяцев?

Пораженная, она отступила на шаг. Его холодный, ничего не выражающий взгляд словно поглотил все тепло в комнате, исторг все тайны из ее груди.

— Я вижу, что не ошибся, — произнес Джеймисон, как бы размышляя вслух, и пожал плечами. — Мэтью Уайлдер, по-видимому, тоже был в своем роде гением. Только взгляните, что он с вами сделал.

Энн не удостоила его ответом.

— Но мы сейчас говорим о моих дарованиях. Я провел всю жизнь, пытаясь установить в точности, какие именно места в характере и душе человека являются наиболее уязвимыми, когда на него, — тут он сделал паузу и поднял руки, как бы подыскивая нужные слова, — следует воздействовать извне, а когда ему лучше позволить самому причинить себе боль. Это целая наука, дорогая. И я по праву могу считаться ее основателем.

— Что вы с ним сделали? — спросила она, подавшись вперед в кресле и крепко сжимая подлокотники.

— Вы недооцениваете своего мужа, дитя мое. Он сам доставил себе куда больше страданий, чем это сделал бы я или любой другой человек на моем месте, кроме, быть может, вас. — Его взгляд снова стал задумчивым.

— Расскажите мне об этом.

— Охотно, — ответил Джеймисон, сопровождая свои слова легким наклоном головы. — Видите ли, у меня есть небольшой изъян. — Судя по его улыбке, он понимал, насколько чудовищным должно ей показаться подобное беззастенчивое признание, и это его забавляло. — Когда мне было тридцать лет, я был сражен болезнью, превратившей меня в евнуха. Тот же недуг, который сделал меня неспособным к деторождению, стоил жизни моей супруге и тому существу, которое она мне принесла.

«Существу?» — в ужасе подумала Энн.

Если Джеймисон и заметил на ее лице отвращение, то ничем этого не показал.

— За несколько лет до того одна девица, в прошлом прислуживавшая в моем доме, объявила меня отцом ребенка, которого она ждала. Поскольку именно я ее обесчестил, у меня не было особых причин сомневаться в правоте ее слов.

— Джек? — тут же вставила Энн.

— Вы слишком забегаете вперед, — укорил ее Джеймисон. — Я получил от нее письмо из Эдинбурга, в котором сообщалось о том, что у нее родился сын, названный в мою честь Генри, и что сама она тяжело больна и надежд на выздоровление почти никаких. — Взяв трость, он принялся водить своими костлявыми пальцами по резному серебряному набалдашнику. — Очевидно, она полагала, что ей достаточно назвать своего ублюдка Генри, чтобы я тут же приехал и забрал его. Однако я не настолько глуп, и этим все сказано.

Энн зажмурила глаза. «Чудовище» было, пожалуй, слишком мягким определением для этого человека.

— До тех пор, — продолжал Джеймисон, игриво покачивая пальцем, — пока я не остался один и без наследника. Я вспомнил название работного дома в Эдинбурге, куда переехала служанка ко времени родов, и отправился туда. Хозяин этого заведения едва ли мог припомнить, как зовут его самого, не говоря уже об именах его бесчисленных обитателей. Однако я не отступал. Я явился туда за своим сыном и не собирался уезжать без него. Поэтому я попросил хозяина собрать всех мальчиков определенного возраста и построить их в ряд, чтобы я мог на них взглянуть. Их оказалось около дюжины. Сьюарда я выделил среди них сразу: столько горячности было в его манере держаться, столько неприязни в его взгляде и столько отчаяния во всем его облике.

Впервые за все время разговора в голосе Джеймисона появился проблеск подлинного чувства. Энн смотрела на него, не в силах отвести взор. Ее руки были крепко стиснуты на коленях.

— Все мальчики в этом заведении смотрели на него снизу вверх, — добавил он не без гордости. — Они уважали его, хотя он не выделялся среди них ни ростом, ни возрастом. Он был грязен, тощ и вечно ходил с разбитым носом. И вместе с тем он был не лишен привлекательности.

Энн подавила приступ тошноты.

— Я задал собравшимся один и тот же вопрос: «Кто из вас Генри?» Разумеется, никто мне не ответил. Они догадывались о том, какая судьба ждет этого Генри. Возможно, бордель. Вам когда-нибудь приходилось слышать о борделях, в которых клиентов обслуживают мальчики и взрослые мужчины? Молодые люди в наше время слишком часто ограждены от реальной жизни.

Энн подавила рыдания, не желая доставлять ему удовольствие от созерцания ее слабости.

— Поэтому мне пришлось сказать: «Я возьму мальчика по имени Генри к себе в дом и воспитаю его, как родного сына. Он будет хорошо питаться, спать на пуховой перине, научится читать и писать. А когда я умру, все мое состояние достанется ему». Почти сразу же какой-то маленький горбун выступил вперед и крикнул: «Я — Генри!» — Джеймисон с отвращением скривил губы. — И я понял, что он говорит правду, поскольку прошла целая минута, прежде чем остальные принялись наперебой оспаривать его утверждение.

Его жестокость до такой степени заставила окаменеть ее сердце, что ничто из сказанного им уже не могло ее потрясти. Энн просто смотрела на него как завороженная.