Читать книгу "Фельдмаршал должен умереть - Богдан Сушинский"

— Чего вы добиваетесь от меня?

— Успокойтесь: уже всего, чего угодно, кроме любовной страсти.

— До сих пор мне казалось, что всё наоборот: это вы пытались чего-то добиться от меня.

— Каким же я был глупцом!

— Честно говоря, я так и не пойму, чего можно добиваться от женщины ночью в ее спальне? Ведь что такое женщина? — допивала она свою кислятину, с каждым глотком ощущая, что вино-то как раз вовсе не кислое и всё больше нравится ей. — Пока она вам улыбается и строит глазки — это еще кое-как согревает и настраивает. Но стоит ей раздеться и лечь в постель, как наступает сплошное разочарование. Дичайшее, должна вам заметить, разочарование. Так что мой вам совет: овладевайте женщиной где угодно, хоть в кратере вулкана, только не в постели.

На сей раз Грегори поднялся и какое-то время стоял над ней, по-пьяному пошатываясь. Сардони впервые всем естеством своим ощутила, что явно переиграла, и что в эти мгновения мужчина решает для себя: то ли прибить её, то ли швырнуть в постель и окончательно растерзать. Она, конечно, предпочла бы второй вариант. Но как теперь нацелить на него мужчину? Не раздеваться же в постели, чтобы и в самом деле убийственно разочаровать.

Судя по всему, Грегори избрал третий вариант: он схватил бутылку, решительно осушил ее почти до дна и, припечатав к столу, направился к двери.

— Английский десант ретировался за Ла-Манш, — невозмутимо прокомментировала это отступление Мария-Виктория. Какой-то дьявол всё еще дергал ее за язык, несмотря на то, что стало очевидным: в этой ситуации мужчине лучше дать возможность спокойно удалиться. — Потерпев сокрушительный разгром у сицилийских берегов, остатки непобедимой армады уходили в сторону опозоренной Англии.

— Вы пали в моих глазах, княгиня. С этой минуты, синьора, вы не вызываете у меня никаких эмоций, — попытался Грегори убедить не столько княгиню, сколько самого себя.

— Меня это ничуть не смущает. Главное для меня — убедиться, что окончательно удовлетворила ваше любопытство. Я ведь удовлетворила его? — Сардони поднялась и так, с бокалом в руке, пошла к уже взявшемуся за дверную ручку капитану.

Затаив дыхание, Грегори следил, как она приблизилась, вежливо поцеловала его в щеку, сама открыла дверь в переднюю и сама же выключила в ней свет, чтобы затем, уже на ощупь, найти дверь, ведущую на веранду.

— Могу следовать за вами? — Грегори уже достаточно ожегся, чтобы испытывать судьбу еще раз, поэтому решил быть осторожнее.

— Если считаете, что любопытство исчерпано, можете оставаться в передней.

30

Время шло, а Роммель всё не появлялся и не появлялся. Прохаживаясь у «мерседеса», Бургдорф пинал носками сапог клубки листьев, с нетерпением посматривая то на дом, то на темнеющее предливневое небо.

— Его надо было арестовать и вывести под дулами пистолетов, — вот что нам следовало сделать, — иссякло терпение Майзеля.

— И здесь же, в парке, предать Суду чести, — язвительно поддержал его Бургдорф. — Созвав всех его заседателей в полном составе.

— Почему же, с ним можно было бы и не церемониться.

— Бросьте, Майзель: «Не церемониться!». Забыли, с кем имеете дело? Даже фюрер — и тот, как видите, вынужден церемониться.

— Именно это и раздражает меня.

— Жаль, что фюрер так и не узнает об этом, он бы потешился, узнав о появлении ещё одного претендента на висельничный крюк.

— Но согласитесь, что и наш «храбрец» Роммель слишком уж затянул весь этот бенефисный спектакль своего ухода, — попытался Майзель увести адъютанта фюрера от столь опасной для себя темы.

Генерал Бургдорф взглянул на часы: через десять минут, как и было условлено, все бронетранспортёры начнут отходить к шоссе, ведущему на Ульме.

— Смерть не терпит суеты, генерал Майзель, — напомнил он благочестивому судье. — Это не ритуал, это священнодействие.

— Вот и священнодействуйте, — огрызнулся судья чести. — Какого дьявола? Исходя из высших интересов… Кстати… Что вполне соответствует… Высшие принципы офицерской чести…

Яростная зубная боль вызвала бы у Бургдорфа меньшее раздражение, нежели очередной словесный фонтан Майзеля.

— Какие еще «высшие принципы»? Их давно не существует. Вообще, в природе…

— Тем не менее запомните, Бургдорф, — неожиданно резко, официальным тоном заявил Майзель, — что я намерен… Невзирая и самым решительным образом… Вплоть до самоличного исполнения приговора, оглашенного фельдмаршалу самой историей.

— Это не фельдмаршалу, это уже нам с вами как убийцам Роммеля сама история приговор свой огласила.

Услышав эти слова, Майзель вздрогнул, подтянулся и напряженно всмотрелся в выражение лица Бургдорфа.

— Почему… нам? — дрогнувшим голосом и с явным опозданием спросил он.

— Потому что и после смерти фельдмаршала о нём с восторгом будут говорить как о знаменитом полководце, Лисе Пустыни, грозе англичан. О нас же будут вспоминать лишь как о палачах Роммеля. И не более того.

31

…На застекленной веранде было душновато, и Мария-Виктория приоткрыла одно из окон. Прямо перед ней возникали освещенная луной часть бухты, черная пирамида Скалы Любви и едва различимая гряда мелких островков, протянувшаяся вдоль побережья от виллы до северных отрогов хребта.

Перебирая в памяти имена обитателей виллы, Мария-Виктория в то же время старалась возрождать в воображении их лица, вспоминать фигуры, а главное, припоминать нечто такое, что во время их близости отличало того или иного телохранителя от всех прочих. Так она прошлась по всем, пока вдруг не вспомнила, что недавно у неё обосновался закоренелый баварский сепаратист герр Шварц, бежавший с Корсики вместе с Умбартом и Мартой фон Эслингер. Марта же и привезла его на виллу во время одного из своих визитов.

Сама баронесса по-прежнему наведывалась сюда крайне редко, предпочитая оставаться поближе к штабу батальона корсиканцев, к своему штурмбаннфюреру Умбарту, однако, это не мешало ей поддерживать с Марией-Викторией самую тесную, почти трогательную дружбу.

«Ну уж нет, — сказала себе княгиня, возродив в своем воображении кирпично-пепельное лицо Шварца. — Только не он». Даже если учесть, что пока что он остался последним из гарнизона «Орнезии», которого она даже близко к себе не подпускала. Иное дело, что всегда была с ним подчеркнуто вежливой, ценила его кулинарное искусство и то, как охотно брался он за оружие, чтобы с вечера до полуночи или после полуночи до утра исполнять роль ночного охранника виллы.

Тем временем воцарившееся в горах затишье вновь было нарушено. Теперь уже Мария-Виктория четко различала хрипловато-тявкающий говорок немецкого пулемета, ожившего чуть южнее виллы. Ему нервно и недружно вторили шмайсеры и итальянские карабины. Затем все слилось в хаотическую химерию пальбы, в которой голоса оружия и голоса человеческой боли уже становились неразличимыми. И уж совершенно неожиданными показались ей разрывы снарядов небольшого калибра: стреляли то ли из миномета, то ли из орудия танкетки.