Читать книгу "Засланный казачок - Сергей Соболев"

— Так вы тоже хотите с нами ехать?

— Да, если руководство отпустит, — сказав это, Семенова усмехнулась: — Я ведь тоже, Стас, не люблю путаться под ногами у разных крутых спецов и мозолить глаза большим шишкам из спецслужб.

Глава 41

БЕЗДНЫ МРАЧНОЙ НА КРАЮ

Когда старик ушел, вольно или невольно расстроив при этом какие-то недобрые планы одного из более молодых злоумышленников, Юля еще какое-то время плакала, сжавшись в комок на опостылевшем топчане и обхватив голову руками.

В отличие от ее внучатой бабушки Розы Бернштейн, похоронившей на одном из литовских хуторов своего сыночка Ицхака и погибшей, скорее всего, там же, на хуторе у некоего Алоизаса Йонайтиса, у нее, у Поплавской, слез сейчас было в избытке (хотя вообще-то она не была плаксой)…

«Вот попала так попала, — думала Юля. — Меня, дочь Аркадия Гуревича, держит здесь взаперти старик Йонас — когда-то, шесть десятков лет тому назад, он помогал своей матери Дануте управляться с маленьким еврейским мальчиком, которого та вынуждена была какое-то время или прятать, или выдавать за своего собственного ребенка… Возможно, именно этот Йонас в ту драматическую ночь, когда Роза приняла решение передать литовской женщине Малыша, нес Арона-Аркашу на руках к соседнему хутору, где работал в наймитах муж Дануте… просто с ума можно сойти…»

Постепенно ее мысли перешли на самое себя: она подумала, что слишком разбрасывалась все эти последние годы, бралась за многое, но не все доводила до конца: что-то другое ей казалось вдруг более важным, более актуальным, нежели то, чем она занималась, и тогда она переключалась на это другое…

«Двадцать три года, и ничего не сделано для бессмертия» — эта цитата из русской классики всплывала у нее в голове уже не единожды. Ну вот, ей скоро должно исполниться двадцать пять (если, конечно, она доживет до этого дня). И что она такого особенного сделала в своей жизни? Училась, была довольно беззаботной, как и большинство ее сверстников. Участвовала в каких-то общинных мероприятиях, фрагментарно знакомясь с основами иудаизма, с культурными и историческими традициями, изучала идиш. Контачила с правозащитными организациями, часто приставала к отцу или брату, чтобы они выделили «спонсорские» на те или иные гуманитарные проекты. Ездила на Северный Кавказ с теми же правозащитницами и с представителями миссии «Врачи без границ», сопровождала партии лекарств, безвозмездно выделенных компанией «Росфармаком», в Ингушетию, где гуманитарку нещадно разворовали, и в Нальчик, для российского военного госпиталя, который какие-то камикадзе спустя несколько месяцев подняли на воздух, убив раненых, медсестер и врачей…

Вот и на этот раз, когда она отправилась в Калининград, в компании с Борей Найманом, получилось все не так, как было запланировано.

Когда посольство Литовской Республики в Москве отказало ей вдруг в пролонгации годовой многократной визы, причем без внятных объяснений — она-то сама догадывалась, что причиной тому послужили некоторые ее публикации в российской и израильской прессе, которые могли быть расценены как «антилитовские», — в голове у Юлии родилась неожиданная мысль. Вначале показавшись ей абсурдной, она постепенно стала обрастать конкретными деталями и подробностями, довольно быстро приобретя очертания готового плана действий.

«Ах так! — думала в то время Юлия Поплавская. — Вы не хотите впускать меня в свою страну, хотя я и родилась в Литве, в Вильнюсе? Ну что ж: уже вскоре, а именно двадцать третьего сентября, в День памяти жертв геноцида евреев, в литовской столице и на мемориальном кладбище в Панеряе должны будут пройти мероприятия с участием государственных деятелей Литвы и еврейских делегаций из Израиля, США, России… Я сделаю все, чтобы не только лично присутствовать на хотя бы одном из этих траурных мероприятий, а именно, в Панеряе, но и постараюсь прилюдно выразить свой протест в адрес властей, которые на словах говорят одно, а на деле уклоняются от любых конкретных разговоров о возвращении хотя бы части бывшей еврейской собственности в Литве и хотя бы тем немногим родственникам несчастных, которые все еще живы и большей частью сейчас проживают в Израиле…»

Да, но как попасть в Литву без официального приглашения, без визы? Как ей перебраться из Калининграда, где она планирует быть в те дни, в соседнюю Литву? И сделать все так, чтобы ее не задержали вдруг российские или литовские пограничники?

И тут она вспомнила свой недавний разговор с Исрапиловым, одним из влиятельных в московской диаспоре чеченцев, с которым она неоднократно имела дело при реализации гуманитарных проектов, в которых прямо или косвенно принимала участие компания «Росфармаком». Исрапилов рассказал ей, что сейчас довольно значительное количество чеченцев, спасаясь от ужасов войны и нелегкой жизни в самой России, пытаются всякими путями, в том числе и «не совсем легальными», пробраться через Калининградскую область, Польшу и Литву в европейские страны, где они надеются обрести статус беженцев и более спокойную жизнь для себя и своих детей. Многие из этих несчастных людей, которых группами проводят через государственные кордоны нескольких стран, голодны, плохо одеты и нуждаются в лечении. Он спросил: можешь ли ты, дорогая Юля, попросить отца или брата, чтобы они организовали доставку в Калининград гуманитарного груза, и прежде всего медикаментов — и все это для беженцев из Чечни? Юля сказала: хорошо, я поговорю на эту тему с отцом, но раз у вас есть выходы на тех людей, что осуществляют проводку партий нелегалов через границы, я попрошу вас об одном одолжении…

Исрапилов, хотя и без особого энтузиазма, все ж пошел навстречу: обещал устроить ей «транзитный канал» и дал номера контактных телефонов, воспользовавшись одним из которых Юля и вышла, уже в Калининграде, на посредника, назвавшегося Анатолием…

Заняться ей здесь, в темнице, опять было решительно нечем: записки женщины, которая неожиданно оказалась ее близкой родней, внучатой бабушкой, она прочла до последней точки, да к тому же старик на этот раз забыл — или не захотел — принести ей свечу.

Измучив себя окончательно тяжелым самоанализом, а также испереживавшись по поводу прочитанного ею в записках Розы Бернштейн, Юля наконец забылась… провалилась в глубокий сон.

В этом своем похожем на глубокий обморок сне она видела себя, стоящую на краю бездны, с двумя младенцами на руках, одним из которых был несчастный Ицхак, а другим — ее собственный отец, трехмесячный Арон-Аркаша. Она прижимала детей к груди, а они, как слепые кутята, тыкались в ее молочные железы, припадали к ее соскам, требовательно пищали и морщили в плаче свои крохотные личики… Почему-то у нее не было молока, оно, материнское молоко, куда-то пропало, а дети были очень голодны. Из-за спины отчетливо слышались звуки погони, то ли свирепый лай псов, то ли завывание стаи голодных волков, и теперь у нее не было иного выхода, как шагнуть в разверзшуюся у нее под ногами бездну, вместе с двумя младенцами, которых она держит на руках и которые все больнее, все нещаднее теребят, мнут, оттягивают ее сухую, пылающую, воспаленную грудь…

Юля очнулась от боли в груди и еще от того, что кто-то закрыл ей ладонью рот и ей было трудно дышать.