Читать книгу "Ленинградский панк - Антон Владимирович Соя"

надо зашить, – голос у нее проникновенный и чувственный. Но ты этого еще не понимаешь. – Слышишь? Обязательно. Значит, не станешь мне рассказывать, что тут у вас случилось?

– У-у, не стану. – Ты мотаешь мокрой головой. Носу и брови это не нравится. – Я ведь тебе нравлюсь? Правда?

– Правда.

Ты встаешь и снимаешь с нее футболку. Берешь снизу и стаскиваешь через голову. Мурзилка послушно поднимает руки. Под футболкой голое девичье тело. Ты застываешь, завороженный плавными изгибами, белизной тонкой кожи, ее контрастом с темными упругими сосками. Видно каждую синюю венку. На фото у Больного было красиво, но сейчас гораздо красивее. Мурзилка встает и спускает джинсы на ковер. Под ними тоже только белизна и черный треугольник лобка. Ослепительно красивое, совершенно голое, беззащитное женское тело распростерлось перед тобой на твоей детской кровати. Да какая она Мурзилка, она – царевна-лебедь.

– Не смотри на меня так. Я стесняюсь.

Надо же. Больного не стесняется. А тебя… Мурзилка забирается под твою не очень свежую простыню. Ты скидываешь одежду, ныряешь к ней и окончательно теряешь ощущение реальности. Вы целуетесь – не как с Объектом, а как-то взахлеб, и ее нос тебе не мешает (может, потому что он курносый), и боль в твоем носу и брови делает ваши поцелуи только вкуснее и острее. Она все так же пахнет молоком, но сегодня еще какие-то сладкие цветочные запахи дразнят тебя, и ноги у нее такие же прохладные и уютные, как руки, а груди удивительно мягкие и помещаются в ладони. А там так горячо и мокро, и она совсем не стонет, как Нинка или Ленка. Может, ты что-то делаешь не так? На самом деле – все. Ты все делаешь не так. Но это не важно. Ей все равно хорошо. Ей главное, что это ты. И пусть вся эта неловкая возня останется там, под простыней, вместе с вашими первыми счастливыми стонами.

И это все? Ты в полном недоумении. Ты даже до конца не уверен, что был в ней. Но тебе было безумно приятно. Ты просто купался, нет – тонул в наслаждении эти полторы минуты. Полторы минуты! Да нет же – это твое очередное фиаско, Энди. Или все-таки нет? Ты смотришь на Мурзилку. Ее белоснежная грудь вздымается высоко и ровно. Глаза закрыты. На лице покой и счастье. А на простыне расплывается кровавое пятно. Красное на белом. Все белье теперь в крови. И подушка, и простыня. Этого еще не хватало. Ты сидишь на кровати, свесив ноги (словно собрался убежать), тупо смотришь на дело чресел своих и не знаешь, как реагировать.

– Не расстраивайся, – Мурзилка открывает глаза, и они светятся изумрудными лампочками. – Первый раз у всех обычно так быстро.

– Ты-то откуда знаешь? Ты же у нас, оказывается, девочкой была.

– Ну не мальчиком же, – Мурзилка кладет голову тебе на колени. – Чего ты так паришься? Из-за простыни, что ли? Не бойся, я застираю. Я знаю, Энди, что ты меня не любишь. Но я рада, что ты стал моим первым. Ведь я-то тебя люблю. А для меня это важнее, чем быть любимой. Как и для тебя. В этом мы похожи.

Что-то происходит с тобой. Ты еще не знаешь точно, что. Но точно знаешь, что оно хорошее. Оно наполняет тебя, когда ты смотришь на Мурзилку. Твои обида и жалость к себе перерастают в нежность к другому человеку. Ты любуешься ею. Тебе хорошо с ней. И твоя боль стихает. Она спасла тебя, Энди. «Знаю, что ты меня не любишь» – что за чушь? Ты сам еще ничего не знаешь, а она знает.

– Да хватит загоняться, Мурзила, – говоришь ты, непроизвольно гладя короткий жесткий ежик волос на ее голове. – С чего ты взяла, что я…

И тут звонит телефон, стоящий рядом с кроватью. Ты наклоняешься и берешь трубку.

– Привет, Андрей! – исключительно бодро, громко и оптимистично говорит трубка голосом Объекта.

– Ну, привет! – ошарашенно говоришь ты, нелепо пытаясь прикрыть трубку рукой.

И внутри тебя ни счастья, ни злобы, а только странная досада, что все так не вовремя. Ты сгорел и возродился. И обновленный Феникс, похоже, уже не готов млеть, таять и обмирать от голоса Объекта. Но разговаривать при Мурзилке ты с ней не можешь. И не хочешь. Ты говоришь, обращаясь сразу к обеим:

– Подожди секундочку, – и выносишь телефон из комнаты, прикрывая срам аппаратом.

Как только ты выходишь, мгновенно осунувшаяся грустная Мурзилка спускает ноги с кровати и разводит руки в стороны.

– Вот и сказочке конец, – тихо говорит она.

Глава 59. Прощай, детка! Детка, прощай!

Объект в пижаме сидит на кровати. Накручивает гибкую пружинку провода, идущего от трубки к аппарату, на длинный палец. Осунувшееся лицо ее очень серьезно.

– Слушай, я тут, похоже, наворотила дел вчера. – Ни бодрости, ни оптимизма в голосе больше нет. Только раскаяние.

– Ну, да. Я в курсе.

Объект мысленно чертыхается, проклинает болтливого Дэна, встает с кровати и начинает нервно ходить по комнате с телефонным аппаратом, прижатым к груди.

– Вот и отлично, что в курсе! – Раскаяние исчезло. Теперь эстафету принимает наезд. Слегка истеричный, но вполне контролируемый. Даже доверительный какой-то наезд. – Ты пошел на БГ без меня. С одной из этих шлюшек. Жаб, как вы их называете. Я разозлилась. Хотела, чтобы ты ревновал, чтобы ты почувствовал то же, что и я. Я пошла в кино с твоим Дэном. Выпила. Ты же знаешь, мне совершенно нельзя пить. Дальше я ничего не помню. Даже, как домой пришла не помню. Представляешь?

Ты совершенно не хочешь ничего представлять. Напредставлялся уже. Ты хочешь вернуться в комнату к Мурзилке. Ее голова еще как будто лежит у тебя на коленях, и тебя переполняет нежность. Это так удивительно, что ты даже сам себе пока не веришь. Слушаешь себя и молчишь в трубку. Объект понимает твое молчание по-своему.

– Не знаю, что тебе там наговорил твой Дэн. Но он мне совершенно не нравится. Я просто хотела показать, как ты меня обидел…

Оба дураки. Тебе стоит простить ее, Энди. Ведь это же Объект. Она хотела, чтобы ты ее приревновал. Ты хотел, чтобы она тебя приревновала. Вы друг друга стоите. Признайся себе. Дэн и Мурзилка всего лишь играли вторые роли в ваших фильмах про любовь и ревность. Актеры поневоле, жалкие статисты…

– Ты просто хотела мне что-то показать или наказать? Знаешь, у тебя все отлично получилось. Поздравляю! Вот прямо все получилось отлично, – говоришь ты то, что собирался сказать ей все утро до