Читать книгу "Крейг Кеннеди - Артур Б. Рив"

поворачиваясь лицом к остальным в комнате.

Крейг повернул выключатель в аппарате, который его студенты привезли из Нью-Йорка. Из трубки на столе исходил странный голубоватый свет.

– Это, – объяснил он, – источник ультрафиолетовых лучей. Это не тот голубоватый свет, который вы видите, а содержащиеся в нем лучи, которые вы не можете видеть. Ультрафиолетовые лучи в последнее время были признаны очень ценными при изучении документов. С помощью линзы из кварца, покрытой тонкой пленкой металлического серебра, было разработано практическое средство фотографирования с помощью невидимых лучей света выше спектра – этих ультрафиолетовых лучей. Кварцевая линза необходима, потому что эти лучи не будут проходить через обычное стекло, в то время как серебряная пленка действует как экран, отсекающий обычные световые лучи и лучи ниже спектра. Таким образом, большинство белых объектов фотографируются черными, и даже прозрачные объекты, такие как стекло, являются черными. Я получил копию этого завещания, но при условии, что с ним абсолютно ничего не будет сделано, чтобы изменить волокно бумаги или строку письма. Это было трудное задание. Хотя существуют химические вещества, к которым часто прибегают для проверки подлинности спорных документов, таких как завещания и акты, их использование часто повреждает или уничтожает проверяемую бумагу. Насколько я мог определить, документ также не поддавался микроскопу. Но ультрафиолетовая фотография никак не влияет на проверяемый документ, и в последнее время она практически всегда используется для обнаружения подделок. Я сфотографировал последнюю страницу завещания с его подписями, и вот она. То, что сам глаз не может видеть, открывает невидимый свет.

Он держал документ и копию всего мгновение, словно обдумывая, как лучше всего сообщить о том, что он обнаружил.

– Чтобы разгадать эту тайну, – продолжил он, подняв глаза и глядя прямо в лицо Элморам, Килгору и Холлинсу, – я решил выяснить, имел ли кто-нибудь доступ к тому шкафу, где было спрятано завещание. Все случилось давно, и, казалось, я мало что мог сделать. Я знал, что искать отпечатки пальцев бесполезно. Поэтому я использовал то, что мы, детективы, теперь называем законом внушения. Я подробно расспросил одного человека, который поддерживал связь со всеми, у кого мог быть такой доступ. Я широко намекнул на поиск отпечатков пальцев, которые могли бы привести к установлению личности того, кто проник в дом, неизвестный Годвинам, и поместил документ там, где частные детективы впоследствии найдут его при подозрительных обстоятельствах. Естественно, тому, кто был виновен в подобном деянии или знал о нем, могло показаться, что там, в конце концов, могут быть отпечатки пальцев. Я попробовал. С помощью этой маленькой трубки, детектоскопа, я выяснил, что после этого кто-то действительно вошел в комнату и попытался стереть все предполагаемые отпечатки пальцев, которые могли еще остаться. Это все решило. Второе завещание было подделкой, и человек, который так незаметно вошел в ту комнату сегодня днем, знает, что это подделка.

Когда Кеннеди бросил на стол пленку со своей камеры, которая была спрятана, миссис Годвин повернула свои теперь большие и неестественно яркие глаза и встретилась взглядом с другой женщиной в комнате.

– О—о—боже, помоги нам – мне, я имею в виду! – воскликнула Мириам, не в силах больше выносить напряжение от такого поворота событий. – Я знала, что будет возмездие… я знала… я знала…

Миссис Годвин мгновенно вскочила на ноги.

– Моя интуиция не ошиблась, хотя вся наука и закон были против меня, – сказала она Кеннеди. В ее тоне была нежность, которая, подобно мягкому дождю, падала на бушующие страсти тех, кто так постыдно причинил ей зло. – Профессор Кеннеди, Мириам не могла подделать…

Кеннеди улыбнулся.

– Наука не была против вас, миссис Годвин. Невежество было против вас. И на этот раз ваша интуиция тоже не противоречит науке.

Это была великолепная демонстрация прекрасных чувств, которые Кеннеди ждал, чтобы запечатлеть на Элморах, как бы выжигая это в их умах.

– Мириам Элмор знала, что ее братья подделали завещание и спрятали его. Разоблачить их означало осудить их за преступление. Она хранила их тайну, которая была тайной всех троих. Она даже пыталась скрыть отпечатки пальцев, которые могли бы заклеймить ее братьев. Ибо отравление трупным ядом неожиданно ускорило конец старого мистера Годвина. Затем сплетни и "ученые" сделали все остальное. Это была случайность, но Брэдфорд и Ламберт Элмор были готовы позволить событиям идти своим чередом и объявить подделку, которую они так искусно сделали, подлинной, даже несмотря на то, что она осудила невинного человека за убийство и убила его верную жену. Как только суды смогут приступить к исправлению научной ошибки с помощью истины более поздней науки, Синг-Синг потеряет одного заключенного из дома смерти и получит двух фальсификаторов на его место.

Миссис Годвин стояла перед нами, сияя. Но когда последние слова Кеннеди дошли до ее сознания, ее лицо омрачилось.

– Должно ли… должно ли это быть око за око и зуб за зуб? – горячо взмолилась она. – Должна ли эта мрачная тюрьма принимать других, даже если мой муж выйдет на свободу?

Кеннеди смотрел на нее долго и серьезно, словно желая, чтобы красота ее характера, воспитанного долгими страданиями, неизгладимо запечатлелась в его сознании.

Он медленно покачал головой.

– Боюсь, что другого выхода нет, миссис Годвин, – сказал он, мягко беря ее за руку и оставляя остальных на попечение констебля, который дремал в вестибюле отеля.

– Кан едет в Олбани, чтобы получить помилование – теперь в этом не может быть никаких сомнений, – добавил он. – Миссис Годвин, если вы хотите, вы можете остаться здесь, в отеле, или вы можете поехать с нами на полуночном поезде до Оссининга. Я телеграфирую заранее, чтобы вас встретили на вокзале. Мы с мистером Джеймсоном должны ехать в Нью-Йорк.

– Чем ближе я сейчас буду к Сэнфорду, тем счастливее я буду, – ответила она, храбро сдерживая слезы счастья.

Поездка в Нью-Йорк после того, как наш поезд покинул Оссининг, была совершена в дневном вагоне, в котором наши попутчики спали при всех мыслимых неудобствах.

И все же поздно или, скорее, рано, как это было, мы обнаружили, что в великом городе, который никогда не спит, все еще кипит жизнь. Усталый, измученный, я был, по крайней мере, рад почувствовать, что наконец-то мы дома.

– Крейг, – зевнул я, начиная сбрасывать одежду, – я готов проспать неделю.

Ответа не последовало.

Я посмотрел на него почти обиженно. Он взял почту, которая лежала под нашим почтовым ящиком, и просматривал ее так нетерпеливо, как будто часы показывали час дня, а не час ночи.

– Дай мне посмотреть, – сонно пробормотал я, проверяя свои записи, – сколько дней мы этим