Читать книгу "Белинда - Энн Райс"

На моей памяти она пыталась убить себя по крайней мере пять раз. Причем если бы две ее попытки удались, то она убила бы не только себя, но и меня. В первый раз она включила газ в гостевом домике на ранчо в Техасе. Я тогда играла на полу, а она вошла, легла на кровать и отрубилась.

Во второй раз, уже на Сент-Эспри, она попыталась съехать на машине, где мы сидели вдвоем, со скалы.

В тот, первый раз я ничего не поняла, поскольку была слишком мала. Пришел мой дядя Дэрил, выключил газ и вывел нас на свежий воздух. Я поняла, что произошло, только из разговоров вокруг. Говорили, что у нее депрессия и за ней нужен глаз да глаз. А дядя Дэрил непрерывно твердил: «И Белинда, ведь Белинда тоже была там». Думаю, тот случай отложился где-то в тайниках моей памяти, чтобы я могла осмыслить его позднее.

Но когда все повторилось на Сент-Эспри, я пришла в бешенство. Я хочу сказать, мама хотела угробить нас обеих.

Хотя мама никогда не рассматривала вопрос в таком аспекте. Она ни словом не обмолвилась о том, что поставила мою жизнь под угрозу. Она даже как-то спросила меня: «Почему ты остановила меня? Зачем схватилась за руль?»

Если посмотреть на нее с этой стороны, то сразу можно понять, что она сумасшедшая. А уж я насмотрелась на ее безумные выходки.

Когда она порвала с Леонардо Галло, я как раз была уже недели две в закрытой школе в Швейцарии. Мне позвонили из больницы. Мама приняла слишком много таблеток, но сейчас она в порядке и хочет, чтобы я приехала. Было всего четыре утра, но она велела меня разбудить и отвезти в аэропорт. А когда я прилетела в Рим, ее уже там не было. Она выписалась из больницы и отправилась во Флоренцию, потому что за ней приехала ее старая техасская приятельница Триш. И я целых два дня не знала, куда они отправились.

Я тогда чуть с ума не сошла. Я была совершенно одна в той квартире в Риме, и Галло названивал каждый час, а под дверью дежурили репортеры.

Но самое ужасное, что я сгорала от стыда. Мне было стыдно, когда позвонили из школы, мне было стыдно, когда заявились соседи. Мне было стыдно, что я оказалась там совсем одна.

Когда мама наконец позвонила, то она не нашла ничего лучшего, как сказать: «Белинда, для меня самое главное было не видеть Леонардо. Ты же понимаешь, что я сейчас чувствую».

Я ей этого никогда не забуду. Не забуду свой стыд, свои отчаянные попытки заставить поверить всех взрослых вокруг, что я не одна и обо мне заботятся.

И я никогда не забуду, как мама сказала: «Белинда, мне теперь гораздо лучше. Триш и Джилл заботятся обо мне. Жизнь прекрасна и удивительна! Ну как ты не можешь понять?»

Конечно, я все понимала. Я уже тогда знала, что спорить с мамой абсолютно бесполезно. Она не любила ссориться. Она терялась и очень расстраивалась. Если кто-нибудь слишком сильно на нее наезжал, она тут же ударялась в слезы и начинала говорить о смерти своей матери: что, дескать, ей, бедняжке, в возрасте семи лет пришлось хоронить родную мать и лучше бы она умерла тогда вместе с ней. Ее мать умерла от белой горячки, в полном одиночестве в огромном особняке в Хайленд-Парке. Когда мама заводила свою шарманку, то ее уже было не остановить.

Но иногда я все же выходила из себя. И тогда я начинала орать на нее по пустякам. А она смотрела на меня своими огромными карими глазами как на сумасшедшую. И потом я чувствовала себя полной идиоткой. Ведь мама и сама-то плохо понимала, что происходит вокруг.

После этого она и слышать не хотела о том, чтобы я вернулась в школу. Итак, те две недели в закрытой школе стали первыми и последними.

Но с тех пор я следила за тем, чтобы у меня были деньги. У меня в сумочке всегда лежало несколько тысяч баксов в дорожных чеках. А еще я старалась иметь приличный запас налички. Я больше не желала попадать в такое дурацкое положение, как тогда.

Когда в прошлом году я все же сбежала, то у меня с собой было не меньше шести штук. У меня и сейчас осталось немножко от тех денег и еще то, что дал мне мой папа, а потом и ты. Я, как скупой рыцарь, коплю деньги. И по ночам хожу и проверяю, на месте ли они. А вот одежда, украшения, вещи, которые можно купить за деньги, меня не слишком волнуют. Впрочем, ты и сам знаешь. Но мне необходимо иметь при себе определенную сумму «на черный день».

Но не буду забегать вперед. И хочу еще раз повторить, что я не считаю себя несчастным ребенком. Полагаю, мне тогда все было в новинку, столько интересного происходило вокруг, да и мама была такой нежной и любящей, такой теплой и понимающей. Хотя позже теплота ее оказалась какой-то обезличенной и даже засасывающей. Но только не тогда, когда я была маленькой. Полагаю, в то время я особенно нуждалась в материнском тепле.

Даже когда мы обосновались на Сент-Эспри, поначалу все шло хорошо. К нам в гости приезжала масса народу: Блэр Саквелл из «Миднайт минк», который стал мне хорошим другом, а еще Галло, Фламбо — мамин первый любовник, актеры и актрисы со всей Европы.

Триш или Джилл непременно брали меня с собой, когда ездили за покупками в Афины, в Рим, в Париж. Мама построила конюшню для лошадей, которых мне подарила. Она пригласила специально для меня тренера по верховой езде, а еще у меня была гувернантка и наперсница — чудесная девушка из Англии, приобщившая меня к чтению. Я ездила кататься на лыжах, ездила в Египет и Израиль, мне приглашали в качестве преподавателей студентов из Южного методистского университета.[20]На Сент-Эспри у нас была не жизнь, а сплошной праздник.

Когда Триш случайно узнала, что я спала в Париже с тем арабским мальчиком — принцем из Саудовской Аравии, который стал моим первым любовником, — она не рассердилась и не слишком расстроилась. Она просто отвела меня к врачу, чтобы тот выписал мне таблетки, и велела мне предохраняться. И мы поговорили о сексе, что было очень по-техасски и вполне в духе Триш.

«Понимаешь, ты там поосторожнее, я не говорю о том, чтобы не подзалететь и все такое, словом, мальчик должен тебе по-настоящему нравиться, и вообще (хи-хи) не советую сразу прыгать (хи-хи) к кому-то в постель».

Потом она рассказала мне, что когда им с мамой было по тринадцать лет, то они переспали с мальчиками из Техасского сельскохозяйственного университета, а противозачаточных средств у них с собой не было, и потому они разогрели банки с «севен-ап», хорошенько встряхнули и использовали содержимое для спринцевания. Ужас, до чего негигиенично! Но они просто помирали со смеху. «Так что, солнышко, постарайся не забеременеть», — заключила свой рассказ Триш.

Мне кажется, чтобы это понять, надо хорошо знать техасских женщин. Я имею в виду девочек, которые родились и выросли в Техасе, подобно маме, Триш и Джилл. Они вышли из семей, отцами-основателями которых были не расстающиеся с Библией твердокаменные баптисты, но во времена маминых родителей кодекс поведения значительно упростился: надо много работать, делать деньги, стараться, чтобы тебя не застукали в постели с дружком, ну и конечно, чтобы все было в рамках приличия. Словом, те жители Далласа, с которыми я знакома, не были отягощены грузом традиций. Они были материалистами и практичными людьми, и то значение, которое они придавали тому, как все выглядит со стороны, невозможно переоценить.