Читать книгу "Лайк за любовь - Алёна Черничная"

— Мне здесь больше нечего делать. Буду доказывать свою самостоятельность.

— Глупая… — слабая улыбка с горечью тронула бабушкины губы, а серые глаза тонули в тоске.

— Какую воспитала…

Ее пальцы тут же разжали мою руку, а она сама отступила назад, больше не пытаясь удерживать меня на пороге дома. Во мне боролись два берега одной крайности: желание забиться в уголочек и позволить всему миру жалеть меня, и тут же доказать этому же миру, что плевать мне на их жалость. Хотелось найти успокоение и тепло в бабушкиных объятиях, хотелось, чтобы меня пожалели и поняли всю мою боль и пустоту, но я лишь крепче сжала вибрирующий телефон в руке.

— Такси подъехало, — сипло протянула я, делая глубокий вдох, сдерживая слезы, застилающие мир перед глазами. — Извини, но не знаю когда, приеду теперь…

Я была благодарна всем богам мира, что не могу видеть лицо человека, который смотрит в спину. Хватило одного осознания, как смотрела мне вслед бабушка, чтобы от моего воя в машине таксист даже не стал брать денег.

***

Обычно дни в тоске описываются, как одна сплошная тягучая бесконечность. Не знаю, о какой бесконечности шла речь, но вчера, сегодня, завтра смешивалась между собой так прочно, что мне казалось я живу просто в одном дне. В дне, который начинался со слез, потому что он снился мне каждую ночь и заканчивался ими же, так как понимала, что стоит позволить сну украсть хоть секунду моего подсознания, то яркими картинками приходили все чувства, пробивая очередную брешь в душе.

Я вернулась к Маше в ресторан официанткой. Мне и правда нужно было занятие, которое хоть как-то отвлекало бы от завываний под одеялом. А не плакала я лишь разнося по залу меню ресторана, но иногда приходилось чувствовать себя загнанной под плинтус, когда слышала в свой адрес тихие перешептывания напарниц по смене. Нет, на меня не обрушилась волна популярности. Но было достаточно одной пронырливой поклонницы инстаграм, как остальные девочки на работе тут же узнали про мои летние приключения.

Но спасибо огромное Маше, она быстро пресекла попытки посвящать сплетням обеденные перерывы. Ее намек был короток и ясен — вплоть до увольнения.

Такими смешными теперь казались мечты о моем будущем, об учебе. Я ожидала начала сентября с равнодушием, а точнее уже и не ждала. Как и не ждала, что может появиться он. Его взгляд ясно дал понять, собственное самолюбие в нем гораздо сильнее, чем любовь и уважение ко мне. Да и была ли это любовь? Я постоянно задавалась себе этим вопросом.

Но помимо безответных мыслей, с каждым днем меня дергала совесть о поступке по отношению к его семье. Я сглупила, отыгравшись на ни в чем не повинной девочке. И теперь не имела никакой возможности хотя бы просто узнать, как она и что происходит в ее доме, не говоря о том, чтобы найти в себе смелость и просто извиниться.

Совесть пинала меня еще и за бабушку. И пинала так сильно, что за всю неделю я так и не смогла ответить на ее звонки, написав лишь пару сообщений с кратким содержанием: «Все в порядке. Я у Маши». Чувство стыда стало потихоньку перевешивать чашу, в которой плескалась обида, появившаяся после той нашей первой ссоры. Я ведь раньше всегда поступала рассудительно и правильно, избавляя себя от необходимости извиняться перед кем-нибудь. А теперь мне нужно было учиться просить прощения…

— Может, ответишь на звонок? — произнесла Маша, дожевывая свой сэндвич. — У меня голова уже зудит от вибрации.

Я кинула равнодушный взгляд на экран, где мелькал какой-то незнакомый мне номер. Не было никакого желания знать, кто целых тридцать минут пытается услышать мое унылое: «Алло». Точно уж не Он...

Взяв в руки телефон и сбросив вызов, я молча поднялась из-за Машкиного рабочего стола, где мы теперь каждый день проводили обед вместе. Ну, как обед. Подруга аппетитно проглатывала халявные блюда от нового повара, который, видимо, положил на нее глаз, а я лишь упражнялась в телекинезе, гипнотизируя свою тарелку с обедом. За неделю таких упражнений она все ещё упорно не хотела мне поддаваться.

— Кир, ты опять не поела, — Маша нахмурила темные брови и обеспокоенно оглядела меня с ног до головы. — Хоть черную униформу меняй из-за тебя, а то твое бледнеющее лицо на контрасте будет посетителей отпугивать.

— Не преувеличивай, — вяло улыбнулась я, но глаза все-таки задержались на зеркале, висевшем прямо на двери крошечного кабинета подруги. — Я прекрасна.

За неделю рыданий в подушку и душевных терзаний сероватый оттенок моей кожи почти сливался с цветом глаз, круги под которыми было бесполезно закрашивать тональным кремом, а туго завязанный пучок на голове придавал моему лицу еще более измученный вид. Черная футболка и джинсы делали хрупкую фигуру похожей на анорексичку.

Телефон в руке снова задрожал.

— Ответь, — фыркнула Маша.

Одно движение пальца по экрану, и в моем ухе раздался женский голос:

— Кира, здравствуй.

— Здравствуйте, — неуверенно ответила я, пытаясь напрячь выплаканные извилины, почему звонивший мне казался таким знакомым.

— Это Ангелина Семеновна, — голос замолчал на пару секунд, но даже этого хватило, чтобы мое сердце зверски заколотилось о ребра.

— Да… Я… Слушаю…

Машка перестала жевать и напряженно уставилась на меня.

— Кира… — Тяжёлый вздох Ангелины Семеновны сжал мне горло.

— Что-то с Егором? — неосознанно прошептала я, а каждый стук сердца выбивал кислород из легких.

— Нет, детка. Не знаю, как сказать… — Опять убивающая секундная тишина. — Кир, крепись и мужайся. Мне до боли жаль… Но Нина… Твоей бабушки больше нет.

Мир схлопнулся передо мной. Я помнила лишь Машин вскрик и ее руки, ловящие меня над полом.

А потом темнота.

Глава 43

Похоронами занималась Маша. Она взяла на себя решение всех вопросов, связанных со мной после того как я так и не смогла дозвониться до матери. Мила просто не отвечала. Даже мое сообщение с объяснением, почему я отчаянно набирала ее номер после стольких лет тишины, она проигнорировала.

Подписывала я все необходимые бумаги молча. И почему-то каждый считал подсунуть под мою роспись документы именно с лицом вселенской скорби. Так и хотелось спросить: «К чему эти жалостливые взгляды на меня? Вы ведь даже не знали ее?».

Острая сердечная недостаточность — три слова, которые врезались в мою память навсегда.

Я почему-то не плакала. Вообще. После отключки в Машином кабинете я очнулась на ее дрожащих руках. А дальше все события происходили так: меня поместили в какую-то трубу, а все движения, разговоры, обстановка менялись вокруг нее калейдоскопом.

Мне очень хотелось рыдать и биться в истерике, горло то и дело кололо, готовясь издать крик, но… Ничего. Слово изнутри я была залита бетоном, и моему воплю просто не хватало сил, чтобы пробить его.