Читать книгу "Город в осенних звездах - Майкл Муркок"

К. М. О'Дауд.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В которой я выпиваю кружечку портера в самом центре мира. Рассуждения заурядного трактирщика. Возобновление старой дружбы. Вопрос мечты и реальности. Правила дома.

Как-то все это слишком уж подозрительно, подумал я, застыв в нерешительности на пороге, положив одну руку на рубиновую рукоять меча, а второю сжимая шпагу. Я заглянул в окно: обычное помещение трактира,-ничего странного или зловещего я там не обнаружил. И посетители самые что ни на есть заурядные, в простых домотканых рубахах, широкий плащах бурого цвета, молескиновых брюках, париках, выделанных,-как и у большинства майренбуржцев,-по моде предыдущего поколения, в шляпах с опущенными полями или же в треуголках, украшенных лентами и всевозможными пряжками, причем в несколько чрезмерных количествах, почитаемых в полусвете весьма дурным тоном. Но никто из них не был вооружен. Никто не ждал со злобой в глазах появления рыцаря Манфреда фон Бека. На самом деле, те люди, которых увидел я, включая и девиц, разносящих заказы, были самыми благообразными из всех, кого встречал я в этом городе. В таверне царила спокойная мирная атмосфера, которая больше пристала убежищу, нежели хитрой ловушке. И все же, с кем бы ни говорил я о нем, все были согласны в одном: что Рыжий О'Дауд, появившись в Майренбурге лет двадцать назад, проложил себе путь к "престолу" Нижнего Града безжалостной сталью, обагренною кровью многих. Королева-Козлица назвала его варваром, дикий гунном, который убивает просто ради потехи. И еще-ради господства над центром города. Неужели в этом Майренбурге так затруднительно получить разрешение держать постоялый двор? Я развернул отвороты ботфорт, подняв их до самых бедер, привел в порядок прическу-откинул волосы назад и завязал их в хвост,- поправил воротничок и отряхнул камзол. Не сказать, чтобы я остался доволен своим внешним видом, но я и так уже сделал все, что мог. Без дальнейших уже проволочек, распахнул я входную дверь "Настоящего друга" и, пробормотав: - Добрый вечер, джентльмены,-направился прямо к стойке, где заказал себе кружку их лучшего темного пива. И только когда я полез в карман за монетой, я понял, что меня, кажется, подстерегает худшая из опасностей: постыдное выдворение из питейного заведения по причине отсутствия денег! Но, к счастью, я наконец обнаружил несколько шиллингов-более чем достаточно для целой ночи неумеренных возлияний-и, вновь обретя спокойствие, взял поданную мне кружку и уселся за свободный столик, самый дальний от двери, но зато поближе к лестнице. Здесь было прохладно и место это явно не пользовалось популярностью, но мне так было спокойнее: отсюда, сидя лицом в зал, я мог наблюдать за всем, что происходит в таверне. Единственное, что показалось мне несколько странноватым, это то, что все мужчины, здесь собравшиеся, были старше меня; молодежи не наблюдалось вообще и совсем мало тех, кому чуть за сорок. Кто играл в кости, кто-в карты, кто-в домино. Те же, кто не играл сам, наблюдали за игрою других. И хотя никто из них не носил оружия,-по крайней мере, оно было не на виду,-у меня начало складываться впечатление, что все эти люди-солдаты или, быть может, разбойники на отдыхе. Я не придал сему особенного значения. В конце концов, люди подобного сорта "опекают" почти любую таверну. Но что меня действительно насторожило, так это то, что я, похоже, был здесь единственным чужаком. В таверне этой имелось что-то от неофициального гарнизона. Насколько я понял, все это были отнюдь не случайные посетители. Впрочем, никто меня не окликнул, никто не стал мне угрожать. Если на меня и обратили внимание, то самое что ни наесть поверхностное. Я тоже не проявлял никакого вообще любопытства по отношению к ним. Я надеялся, что уже скоро придет Либусса, распахнет дверь и предстанет предо мною. Мое к ней влечение-эта божественная одержимость ею-не стало меньше. Я любил ее. По-настоящему. Прошел час или даже два. Все кругом выпивали и продолжали играть с неслабеющим азартом, но, что удивительно, атмосфера сего заведения оставалась такой же сдержанной и спокойной. Я заказал еще кружку портера, который, кстати замечу, оказался просто превосходным,-ничуть не хуже того знаменитого темного эля, который варят голландские монахи,-наравне с лучшими сортами нашего германского пива. Подозвав миловидную румяную девицу, я заказал также мясной пирог и Muchwurst, точно такой же, какой выставлен был на полке над стойкой. Когда она принесла мой заказ, я спросил, можно ли будет снять здесь комнату на ночь. Она ответила, что спросит у хозяина, остались ли еще свободные. Я принялся за еду. Вскоре на лестнице у меня за спиною раздался тяжелый топот и уже через секунду вход в кабинку мою перекрыла громадная фигура весьма зловещего вида. Я отложил свой пирог и, поднявшись из-за стола, неуклюже поклонился, едва удерживая равновесие в узком пространстве между скамьей и столешницей, ибо то, без сомнения, был сам хозяин. Рыжая борода обрамляла лицо его, точно сияние бога Юпитера, такая же косматая и курчавая, как и его шевелюра. Из всей этой сияющей рыжины-поскольку румяная его кожа едва ли не сливалась по цвету с его волосами-выделялись только голубые глаза, точно две бледные льдинки в самой сердцевине огня. - Вы, значит, спрашивали про комнату,-сказал он. Одет он был в одну шерстяную рубашку без сюртука и кожаный передник длиной до колен. Его ручищи, смуглые и мускулистые, выделялись огромными своими размерами даже на фоне его богатырского телосложения. - Я хотел остановиться здесь на ночь, сударь. Он внимательно поглядел на меня и хмыкнул. - На ночь? На майренбургскую ночь? - Часов на десять, не больше. Сдаете вы комнаты? - Есть у нас комнаты, да.-Он нахмурился.-Но почти все уже заняты. Вы, сударь, сами откуда? - Из Верхнего Града, но в Миттельмархе я несколько дней. Я здесь ни разу не видел часов, а разбирать время по звездам, если это вообще возможно, я еще, сударь, не выучился. - Дело нехитрое.-Он уселся на край моей скамьи. Он был в два раза крупнее меня-этакий мрачный гигант, которого, по всему судя, лучше не задевать.-Я вообще Рыжий О'Дауд. Вы знаете? - Я прочел ваше имя на вывеске, сударь. Он снова нахмурился. - Судя по вашему виду, вам немало пришлось попутешествовать. И в последнее время вы не высыпаетесь, так? - Волей-неволей, сударь. - И о гостиницах здешних немногое знаете? - Это-первая, которую я здесь увидел, сударь. - Сказать по правде, это-единственная во всем Нижнем Граде. Во всяком случае, единственный настоящий трактир. А я-единственный заурядный трактирщик. У меня тут чистые постели, простая еда и добрый эль за вполне сходную цену. - За эль и еду я могу поручиться, сударь. И даже не сомневаюсь, что и постель будет такой же отличной. Он склонил голову набок. - Многие опасаются заходить сюда. Считают Рыжего О'Дауда чудовищем... - Вы, сударь, крупный мужчина. И норов у вас еще тот, если вдруг что, верно я говорю? - Норов у меня ирландский,-серьезно ответил он.-Потому как я, видите ли, ирландец. Родом из Керри. Но вырос в Корке. Норов мой, в первую очередь, и привел меня сюда. В расчете на Великий Мятеж. - Я понимаю, сударь. Я сам сражался вместе с Лафайетом. Замечание это явно озадачило Рыжего О'Дауда. - Что-то я не припомню этого лягушатника. - Один из лучших генералов Вашингтона, сударь.-У меня начало складываться впечатление, что хозяин мой-тот еще подхалим, явно сподобившийся приложиться губами к тому самому камню из замка Бларней. - А-а, сударь, мы с вами о разных вещах толкуем. Вы-об Америке, а я говорю от Ирландии. О Корке, если быть точным. Или, чтобы совсем ясно было, о Клонакилти и тамошнем Великом Восстании. - Мне ничего про то неизвестно, сударь. - Я прощаю вас, сударь. Англия что только ни делает, чтоб упразднить всякое воспоминание об ирландской истории. Мы сражались с британцами, но нас предали, сударь. Случилось все это в 1762, еще до того, как я очутился в этом проклятом преддверии ада. Нас предала женщина, сударь, мы даже еще не успели собрать необходимую сумму денег на покупку оружия. После чего мой богобоязненный батюшка отправил меня в солдаты, дабы тем избежать скандала. А через два года я дезертировал. - К французам? - К британцам, сударь, так уж сложилось. По причине того, что дезертировал я из французской армии. Мой батюшка, видите ли, был добрым католиком. То было тяжелое время для нас, тревожное время, нестабильное. Уже тогда начал я задумываться о том, что неплохо бы было скопить скромное состояние, купить себе постоялый двор и осесть где-нибудь в тихом месте. Но одно цеплялось за другое, и, вскорости обнаружив, что британская армия ничем не лучше французской, я благополучно вышел в отставку, как раз во время операции в Уилтшире, куда нас направили подавлять мятеж. Какое-то время, скажу вам, сударь, без обиняков, я промышлял на Хампстидской Пустоши и на Великой Северной Дороге грабежом и разбоем. Но вскоре волею обстоятельств вынужден был я бежать за границу. Служил я в балканских войсках, воевал против турок, потом вместе с турками и поляками-против русских. Как раз во время одной из этих компаний я, отбившись от своих, потерялся в припеских болотах, что неподалеку от Пинска. Когда я выбрался наконец из тех топей, я оказался уже в Миттельмархе. Не имея надежд на спасение, присоединился я к отряду украинцев, оказавшихся в том же плачевном весьма положении. Мне снова пришлось поневоле заняться разбоем. И в конце концов мы пришли в Майренбург. Узнав о том, что в Нижнем Граде нет ни одной приличной таверны, я решил устранить сей пробел. И, как вы видите сами, мне это удалось. - Я вас правильно понял, сударь? Вы с оружием в руках подчинили себе целый район лишь для того, чтобы устроить свою гостиницу? - Это весьма неплохая гостиница, сударь. К тому же, как я уже говорил, я давно стал задумываться о том, чтобы открыть свое дело. А построена она, сударь, прямо над родником. Водичка всегда чистая, свежая. Итак, великая тайна раскрылась самым банальным и приземленным образом, и все же такое ее разрешение меня обрадовало. А то я начал уже потихонечку уставать от притязаний великой судьбы и честолюбивого устремления к сверхъестественному. - Ну что ж, мистер О'Дауд,-заключил я.-Очень рад нашему с вами знакомству. - Надеюсь, сударь, вам у нас понравится. И, если выдастся случай, вы порекомендуете заведение наше своим знакомым. А то, как выяснилось, местоположение наше имеет существенные недостатки. - И какие же, сударь? - Ну, сударь, как вам сказать. Кроме моих людей и некоторых смельчаков вроде вас, сюда вообще никто не заходит, так что и речи не может быть о какой-то там бойкой торговле. Больше того, до недавнего времени нам не давали покоя бандиты, вероятно, желавшие отобрать у меня мою собственность. Как вы понимаете, сударь, сие причиняло немалые нам беспокойства. - На какие же средства содержите вы постоялый двор? - На поступления из наших торговых лавок,-тех, что напротив, только улицу перейти,-а также на невысокий налог, каковой мы взимаем с окрестных жителей, за что обеспечиваем им охрану от разбойников и воров. В чем, надо сказать, мы весьма даже преуспеваем. Всякое тут бывало, чего уж там, но правосудие стараниями нашими все же свершилось.-Рыжий О'Дауд, похоже, впал даже в некоторую меланхолию, вспоминая о былых своих затруднениях и их последующем разрешении.- Можно даже, сударь, сказать, что Судьбы была не совсем уж неблагосклонна ко мне. Я, правда, надеялся подыскать себе женушку, обзавестись семьей, все как положено, но пока ничего у меня не выходит. В последнее время, сударь, все только здесь и говорят что о некоей великой встрече светил на небесах, каковая изменит течение многих судеб. Так что я настроен весьма даже оптимистично. Быть может, когда сия встреча свершится, сюда к нам повалят клиенты, и у меня будет больше наличности и больше возможности посвятить свой досуг ухаживанию за прекрасными дамами. - Надеяться можно, сударь. Так уж устроен наш мир: каждый должен испытывать разочарования. Вы же, по крайней мере, достигли много из того, к чему вы стремились. - Да я не жалуюсь, сударь, хотя при том, что многие здесь замышляют прибрать к рукам мою собственность, подчас затруднительно спать спокойно. Вот почему я всегда с подозрением отношусь к незнакомцам, вы понимаете. - Я понимаю, сударь. - Чего они только ни делают, чтоб отобрать у меня таверну. Вот и приходится содержать шайку бандитов, чтоб обеспечить себе безопасность. Я бы давно отказался от их услуг, но обстоятельства не позволяют. Господин Реньярд-приличный вообще-то парень для лиса- давно уже положил глаз на это место. Пару раз он пытался отобрать у меня заведение. Но я слышал, он тяжко болен, возможно даже, его уже нет в живых, так что, быть может, с его стороны у меня больше не будет проблем. В последнее время все было тихо. - Но вы пока еще не намерены распускать свою гвардию, сударь? - У нас прекрасная защита, во всех отношениях. - Какая-нибудь потусторонняя помощь? - При том, сударь, что Господь Бог давно покинул Царство Земное? Откуда у вас эти мысли? Разумеется, у меня есть рыбина. Но она не так уже молода, как в былые дни. Да и шлем пригодился, поскольку местные, похоже, его боятся. Но в остальном все, что здесь сделано, сделано было единственно нашими силами! Я окончательно убедился, что никакого Грааля не существует. Либо то был призрачный фантом, либо же-некая иллюзорная вещь, не имеющая воплощения и оборачивающаяся каждый раз тем, чем бы всякий верующий в Священную Чашу (даже Люцифер) ни пожелал ее видеть. С те же успехом я мог бы назвать "граалем" и свою кружку с портером. Размышления эти в конце концов привели к тому, что я спросил о Либуссе: - А не заходила ли к вам в таверну одна молодая дама?-Я описал О'Дауду внешность ее и наряд. Он покачал головой. - Если б она заходила, сударь, я бы непременно заметил, поскольку, как вы уже знаете, я еще не оставил надежду найти жену. Говоря по правде, у нас сейчас, за исключением вас самого, только один клиент. Молодой человек. Он уже скоро спустится к ужину, помяните вот мое слово. Некий герр Фольц, как я понимаю, из Нюренберга. Ученый муж, увлеченный весьма древним нашим зодчеством. Вы, может быть, о нем слышали, сударь? - Имя звучит знакомо. Впрочем, я уже несколько лет не был в Германии. - Ну что ж, сударь...-Он тяжело поднялся на ноги.-Надеюсь, вы не откажетесь от кружки портера за счет заведения? - Разумеется, не откажусь, мистер О'Дауд. Благодарю вас! - И при случае порекомендуете мою гостиницу? - С удовольствием, сударь. На мой взгляд, очень приятное место. Он весь просиял, слова мои явно доставили ему удовольствие. - Весьма польщен заключением вашим, сударь.-Тут на лестнице раздались шаги, и хозяин мой поднял глаза.-А вот и ученый тот джентльмен. Обогнув угол кабинки, в поле зрения моего-между громадной фигурою Рыжего О'Дауда и столом-вступил щеголеватый молодой человек в наряде из темно красного шелка, ослепительно белой рубахе и парике, присыпанном бледно розовой пудрой. Он улыбнулся мне и изящно расшаркался. - Я очарован, сударь. - Я в восхищении, сударь,-ответил я, едва ли не рассмеявшись от радости, ибо то был никакой не ученый муж из Нюренберга, а моя Либусса, выступающая в своей прежней роли герцога Критского и, как я заметил, пребывающая в самом прекрасном расположении духа. - Не возражаете, сударь, если я вам составлю компанию? - Разумеется, не возражаю. Присаживайтесь. Рыжий О'Дауд, явно довольный тем, что гости его так легко между собою сошлись, ушел на кухню, дабы лично проследить за приготовлением ужина. Либусса уселась напротив меня и, понизив голос, принялась объяснять свое таинственное исчезновение, в котором, как оказалось, не было вообще ничего таинственного. - Расшатанная плита мостовой, крутой скат, и я уже футах в пятидесяти под землей. Подвижная эта плита, несомненно, осталась от какого-нибудь древнего оборонного устройства. Ловушка для атакующего врага. Выбравшись из подземных тоннелей, я просто спросила первого встречного, как мне пройти до этой гостиницы. И вот я здесь! - Но как тебе удалось поменять костюм? Она поднесла палец к губам. - Там было так грязно, в тех подземельях. Я испачкала платье. Должно быть, в навозе. Мне было просто необходимо его поменять. К счастью, мне повстречался один старый распутник из Верхних Этажей, как это здесь называется. Я приняла приглашение его провести вечерок tete-a-tete. Мы неплохо откушали, выпили замечательного вина, а потом я его тюкнула по голове, забрала кое-что из одежды и портмоне, одолжила его карету и оставила его связанным. Представляю себе, как обрадуется его супруга, найдя муженька своего в таком виде! Она отправилась навестить родственников в Малом Граде. Должна завтра вернуться. Вы случайно не знаете, сколько сейчас времени, фон Бек? - Надо было забрать у покровителя своего и часы. - У него их не было. Похоже, в Нижнем Граде вообще мало кто носит часы. Вы без труда добрались сюда, да? - Без труда, после беседы моей с Люцифером. Она рассмеялась, и я, признаюсь, получил немалое удовольствие, поведав ей о последних своих приключениях. Рассказ я завершил потайной демонстрацией рукояти нового своего меча. Все это явно произвело на нее впечатление, и мне даже показалось, что во взгляде ее появилось нечто похожее на восхищение. Никогда в жизни, наверное, не был я до такой степени счастлив. Либусса моя пребывала в самом прекрасном расположении духа. Пока мы ели поданный ужин, она с неприкрытым сладострастием рассуждала об изысканных наслаждениях, которые-не пройдет и полутора часов-нам предстоит испытать. Я не стал ей напоминать о ее давешнем замечании насчет того, что нам надлежит сохранять целомудрие. Я витал в радужных облаках. - Мы пока что останемся здесь,-сказала она,-но как только мы завладеем Граалем, так сразу же отбываем. Нам предстоит начать заново... - Грааля здесь нет, Либусса. Замечание мое явно ее позабавило. Она отодвинула свою тарелку. - Конечно, он здесь. - И Рыжий О'Дауд сие подтвердил?-спросил я. - Он ничего не знает, этот добросердечный простак. - Будь у него Грааль, он был знал. Он мне сказала, что у него нет никаких волшебных предметов, наделенных сверхъестественной силой. Я ему верю. - Он может думать, что у него нет Грааля, но он ошибается! - Либусса, откуда ты знаешь? - Он просто не может быть где-то еще. Не желая вступать с нею в спор и тем самым создать угрозу заманчивым перспективам на эту ночь, я промолчал. Мне оставалось только надеяться на то, что завтра утром, когда она не найдет никакого Грааля, она согласится вернуться со мною к князю Мирославу, отказавшись от поисков этих, которые уже погубили рассудок Монсорбье и Клостергейма. Вскоре после ужина мы сообщили хозяину нашему о том, что мы так подружились за этот вечер, что хотели бы разделить одну комнату на двоих, дабы продолжить там интересную нашу беседу, и поднялись наверх. Комната оказалась просторной и чистой. Сквозь большое окно струился бледный свет майренбургских звезд. Отсюда они почему-то казались яснее и ярче. Я загляделся на эти громадные древние солнца, завороженный их разноцветною дымкой. Я бы, наверное, стоял у окна и смотрел еще долго, если бы Либусса не обняла меня за плечи и не развернула лицом к себе. Она нежно коснулась губами моих губ-приглашение к еще одному долгому празднеству плоти. Я был любовником ей. Ее сыном. Женою ее и братом. Колонны Коринфа крошились и падали, рассыпаясь пылью. Долгие ветры разъедали руины Афин и Миноса. Крыши и стены обрушились в море. Твердыни разума подвергались жестокой осаде. Меркурий зашелся пронзительным воплем,- лицо его горело, тело его извивалось и корчилось в муках,-притяжение солнце тянуло его к себе, пока он не упал в огонь, и огонь этот не поглотил его. Ио утонула в кипучих водах. Европа разрублена на гниющие куски. Боги бледнеют и блекнут, отступая во тьму, кто-молча, кто-с криком в агонии смерти. А Тезей усмехается в кровожадном презрении. Он верит, что он один сверг могучих богов. Тезей-убийца чудовищ, изменник женщинам. Все это пьянит меня, погружая в сладостное забытье. Если это-лишь сон, то сон сей приятней и ярче любой реальности. Я бы спал вечно, лишь бы быть там, в живом этом сне, лишь бы не возвращаться в мир несправедливости и боли, из которого только что вырвался. У меня уже нету пола, и нету его у Либуссы. Границы все стерты. Нет мужского и женского, есть единство двух качеств. Теперь мы-один пол, одно существо. Мы отыскали дорогу к истинной6 взаимной гармонии. Если и вправду Грааль есть Гармония, выходит, я все же обрел его в этой таверне в самом центре мира, где пересекаются все измерения множественного универсума (мультиверсума-как его называет Либусса), в городе под названием Амалорм, в темной яме, где нету Времени. Амалорм заключал в себе все города, а все города были суммой амбиций всего человечества, его мудрости и ошибок. Амалорм, шептала Либусса, нельзя уничтожить; даже если последний камень его обратиться в пыль, город этот пребудет всегда. Амалорм не может погибнуть. И скоро уже, когда совершится согласие Светил, мы тоже станем бессмертны. Мы станем бессмертны, фон Бек. Ты и я. И станем едины навечно. Я закричал, где-то там, за пределами Времени, когда ее губы и пальцы коснулись тела моего-инструмента великой музыки. Я горел. Я сгорал в огне. Я был Меркурием. Я был Ио. Я был самим Зевсом, умирающим в пламени, что поглотило Олимп, и все же смеющимся над недоумием тех, кто позволял ему править собою так долго. Она умаслила тело мое. О Люцифер, она умаслила тело мое восхитительным бальзамом, источающим аромат красоты. Мы были с ней миллионом теней и оттенков, разноцветными, ограненными тысячью граней,-миллионом мужчин и женщин, погруженных в могучий поток мультиверсума, что катился сквозь животворящее изобилие, по густо заселенным пространствам, по безвременью, что было всеми временами, по бесконечности, что была мультиверсумом. Она умаслила тело мое восхитительными бальзамами. Она умаслила тело свое. И мы неслись, точно ведьмы и колдуны в безумном полете готического былого. Мы летели навстречу ночи под Осенними Звездами, и смех наш рассыпался над миром. О Либусса, тигель древней огненной крови, наследница тысячи мук, прошу тебя, умоляю, только бы нам не пришлось познать муки снова. Мы летели над миром в божественном и безумном полете. Родится ли Дафнис опять? Вот Ахиллес, представший пред Ликомедом; Симплициссимус, избавленный от скорбей и печалей. Пусть-думал ее-ее предсказание сбудется, дабы увидели мы, как настанет конец мушкетам и пикам, знаменам и барабанам, конец разорению, из-за которого пролилось столько крови. И кровь превращается в яд и разливается по пространству, отравляя сами корни Древа. Пусть Древо спасется! Торквемада, противник полета, записал это в Гексамероне своем. Пусть называют парение наше, как им угодно. Пусть называют его Ведьминским Галопом и предрекают нам адовы муки, но я знал-в том нет греха. Мы обретем очищение и станем едины. Я шел по залам библиотек, где вековые пергаменты ждали того, кто поймет содержимое их. Но понимание достигается опытом. Мы летели уже за пределами мира. А разъяренный зверь с горящими очами и пурпурными клыками бил булавою своей по Земле, обезумев от разочарованности. Гермафродит украл его силу и развеял ее по ветрам царства забвения. Дабы она не досталась уже никому! Дабы досталась всем! Она-внутри нас, она есть спасение наше. Мы обрели свою полноту. И все же, сквозь торжествующее диво расплавленной меди, и огненного золота, и серебра, льющегося словно ртуть, пробивается темное искушение, алчный Зверь, что таится еще в Лабиринте. Зверь, который грозит, когда уверен в своем могуществе, который спасается бегством и скрывается в темных ходах Лабиринта, когда силе его брошен достойный вызов-так что даже однажды сочли мы, что изгнали его навсегда,- зверь, способный уничтожить все, что для нас дорого, в тот момент, когда мы меньше всего ожидаем атаки. Я попытался сказать Либуссе про Зверя, но она не стала меня слушать. Нам надо поостеречься, сказал я ей. Мы не можем позволить себе умереть. Она рассмеялась. Фон Бек, мы станем неуязвимы, неприкосновенны, незыблемы. Мы станем всеведущи! На что я ответил: Но не всесильны. О да, и всесильны тоже... Я сказал ей, что не хочу такой силы. Она улыбнулась и провела нежной рукою мне по волосам. Мы видели с ней один сон. Мы разделили единою грезу. Мы стали одним существом. Мы неспешно прошли по вечности. То было время нашего полета в сияющей наготе,-горя, точно солнце,- сквозь тьму, по туманному небу, где древние звезды сошлись умирать. Дедал помог Тезею, но сам потом оказался пленником Лабиринта, который воздвиг как узилище для Минотавра. И тогда изобрел он крылья, и вырвался вместе с сыном своим Икаром из сумрачной тюрьмы, и на крыльях достиг он Сицилии. Икар же погиб. Преследуя гения, Минос был умерщвлен дочерьми царя Кокала. Мне было уже все равно, как высоко поднимались мы к звездам, я только хотел, чтобы она перестала мне говорить о будущем, ибо боялся ее предречений. Мы скользили по направлению к гигантской башне-белой башне, вырезанной из бедренной кости некоего исполина. Костяная Башня, сказала Либусса. Мы проскользнули в одно из высоких окон-излом в бледной текстуре кости-и нашему взору предстали все цари и царицы, императрицы и императоры, даже богини и боги, обитавшие когда-либо в земной истории, все собравшиеся в одном месте. То был Великий Бал, и пары кружились по широкому круглому залу. Они танцевали натянуто и неспешно, напряженные под грузом ответственности и неизбывных стремлений своих воплотить волю свою и мечтания в мире. Музыка доносилась как будто издалека-глухая и сдержанная,-быть может, звук издавала сама Костяная Башня. Они танцевали. Мне не хотелось присоединиться к ним. Оторвавшись от меня, Либусса опустилась на пол бальной залы. Я закричал, умоляя ее вернуться ко мне. Мне не хотелось вливаться в этот ужасающий минуэт. Может быть, я находился теперь под воздействием некоего дурманящего снадобья? Я метался в бреду вожделения и чудовищных образов. Все смешалось. Либусса-Люций, герцог-герцогиня, последняя из рода замученных колдунов, восходящего до Ариадны. Я напряженно вгляделся в ее суровую красоту. Ариадна. Или, может быть, Минотавр? Не убил ли Тезей из банальной ревности? Не сливались ли сын и дочь Миноса в кровосмесительном единении? Не смотря на всю мою одержимость ею, у меня сохранилось еще ощущение, что в ней есть какой-то глубинный изъян, нечто порочное, темное, сходное с нечистотой Самого Люцифера, которую провозглашает Он. Я слышал рык Зверя. Удары его булавы отдавались грохочущим эхом по Лабиринту. Эти темные коридоры были мне незнакомы. Я шел без карты и компаса. У меня был только Меч Парацельса, который в течении многих лет хранил Отца современной науки от гнева мужей-рогоносцев и обманутых трактирщиков. Может быть, в каждом из нас есть какой-то изъян? Без него мы были бы ангелами высших чинов. Или самим Господом Богом. Она танцевала одна, в Костяной Башне, среди горделивых фигур минуэта могущественных монархов, кружилась в надменной толпе и улыбалась мне, запрокинув голову. Она манила меня, звала. Глупо было бы отказаться пойти за нею. Или-казалось, она говорила безмолвно-у меня, может быть, не достанет мужества, верности, благородства? Она подарила мне настоящую жизнь. Подарила мне больше, чем целый мир. Она была моим Пигмалионом. Где же моя благодарность? Мне так хотелось ее ублажить, присоединиться к ее самозабвенному танцу, но я не мог этого сделать. Я протянул ей руку,-неохотно-она возвратилась ко мне. Мы снова стали одним существом. Мы улетели из Костяной Башни. Мы неслись над Майренбургом, и нас искушали манящие крики, доносившиеся с земли. Мы опустились. И там, внизу, из дверей освещенного ярко борделя, нам делали знаки мертвые шлюхи. Мертвые шлюхи шептали о некрофилических наслаждениях. И снова Либусса помедлила, любопытство ее возобладало над возмущением. Мы вошли в этот Версаль всех борделей. Шлюхи играли в рулетку. Они толпились у громадного колеса, размеченного цифрами-по красным и черным полям,- а внутри этого колеса метался человек. Его швыряло, словно жалкую марионетку, от одной цифры к другой, пока колесо наконец не останавливалось. Если он оставался в живых,-человек, заключенный в вертящемся круге,-он мог требовать выигрыш, обозначенный на выпавшем номере, либо решиться еще на один поворот колеса, поставив риск смерти против перспективы большего вознаграждения. Шлюхи разъяснили нам всю чудовищность потенциальных побед. Сквозь ошметки их плоти проступали оголенные кости. Они настаивали на том, чтобы и мы тоже присоединились к игре. Они тянули нас к колесу. И снова Либусса выразила готовность испытать судьбу, но я отступился. И как ни желала она познать низость подобного опыта, она ничего не могла предпринять без меня. Она презирала меня за малодушный отказ рискнуть. У меня нет честолюбия, говорила она. Мне достаточно и полета, отвечал я ей. И мы вернулись в средоточие Времени и Пространства, в покой и восторг "Настоящего Друга". Утром я обнаружил, что брюки мои и рубашка выстираны и отутюжены, не иначе как собственной прачкой О'Дауда. Меч Парацельса пульсировал рубиновым светом в чулане, где я оставил его вчера вечером. Либусса не прикоснулась к нему. Самый вид магического клинка, как вполне очевидно, привел ее в потрясение. Она съежилась перед распахнутой дверью чулана и не отрываясь глядела на кружащегося орла, что ожигал нас сияющим взглядом и выкрикивал свой безмолвный вопльпреисполненного столь неистовой и безумной ярости, что он, казалось, разорвет в клочья любого, до кого доберутся острые его когти. - От кого бы ты ни получил его,-проговорила она наконец,-пусть даже, как ты утверждаешь, то был Люцифер... он не только доверил тебе исполнить твою судьбу, но и показал себя истинным другом для нас. Теперь нам нужна только Чаша. Мирослав уже приготовил тинктуру. До свершения Согласия теперь остаются считанные часы. - Вы это узнали от самого князя Мирослава, мадам? Она притворилась непонимающей. - Разве я что-то такое сказала? - Когда вы успели увидеться с ним? Я полагал, он вообще не заходит в Малый Град, не говоря уж о Нижнем. Она нахмурилась. Выражение лица ее наводило на мысль о том, что она полагала меня вульгарным глупцом, или, быть может, я истолковал так ее выражение из-за сомнений в себе. - Нам нужно позавтракать,-она шагнула к дверям, но я попытался ее удержать (возможно, мне просто хотелось продлить очарование прошлой ночи): - Мадам, вы сойдете с ума, если будете продолжать бесполезные поиски эти с тем же упорством! - Мы должны завладеть Граалем,-убежденно проговорила она.-Неужели вы вправду считаете, что О'Дауду удается поддерживать этот мир и покой исключительно силами кучки наемных головорезов? Грааль создает свою собственную гармонию. Теперь воспользуйтесь своим чутьем. Найдите его. Вы должны попытаться хотя бы! - Мадам, я еще раз повторяю: я не какой-нибудь гончий пес, выведенный для вынюхивания граалей. Вряд ли я наделен чутьем охотничьего терьера. То, чем становимся мы, когда мы вместе... больше мне ничего не нужно. На большее просто не может рассчитывать человек! Она внимательно на меня посмотрела. - Вы говорите о средствах, а не о цели. Добрый конь, сударь, и цель путешествия-это совсем не одно и то же. Нам обещано большее. Много большее. - Этого я и боюсь, мадам. Вы знаете, как распознать Зверя, и вы научили меня распознавать Его, но, кажется, вы не торопитесь от Него отречься! - И этого вы боитесь?-В тоне ее промелькнуло истинное любопытство. - Да, мадам. - У вас представления какие-то странные, маленький мой фон Бек.-Она помедлила на пороге, рука ее застыла на дверном замке. Хмурясь, она изучала меня.-Сила, которую я провижу, предназначена для всех. Но многое должно еще совершить и немалым пожертвовать прежде, чем сила сия перейдет к нам, а от нас-всему миру. Это не есть алчное честолюбие Зверя. Слова ее убедили меня. - Прошу прощения, мадам. Пойдемте позавтракаем. Оставив оба клинка своих в комнате, я вышел на верхнюю галерею и спустился по лестнице в общую залу таверны, где люди О'Дауда уже собрались за трапезой: жаркое и эль. Все помещение было ярко освещено, и от этого тьма за окнами казалась еще гуще. Едва мы спустились, как из задней комнаты выступил сам О'Дауд с тарелкою хлеба и масла. Сегодня он снял свой передник и надел добротный сюртук из черного сукна с шелковистой отделкой, черные же брюки, белые чулки и туфли с завязками спереди. Если бы не богатырское его телосложение и не огненно рыжие борода с шевелюрой, в таком одеянии он походил бы на респектабельного приходского священника. Первым делом он справился, хорошо ли мы спали. Он был бодр и весел. Он сообщил, что дела пошли замечательно Он предвкушал уже лучшие времена. - Третий клиент!-воскликнул О'Дауд, тыча пальцем в одну из кабинок. Нам, впрочем, было не видно, кто там сидит.-Три-счастливое число. Три приносит удачу! Мы слегка переместились, чтоб рассмотреть нового посетителя. На скамье за столом, подцепляя ножом кусища ветчины, сидел Клостергейм собственной персоной. Он поднял голову и поглядел на меня. С такими пустыми глазами и ввалившимися щеками он вполне мог сойти за Видение Смерти. - Доброго вам, фон Бек, утра,-церемонно проговорил он. Гнев буквально душил меня. Я не мог себе сдерживать: возвысил голос, потряс кулаком. - Вы, Клостергейм, убили Королеву-Козлицу. Безобидное существо. Ни в чем не повинное существо. Я не прощу вас за это. И я не забуду, во что превратились вы и с кем вы связались. Клянусь Богом, сударь, вы лучше уйдите отсюда, иначе рискуете получить удар в сердце хорошей сталью. Клостергейм пожал плечами. - Что до последнего, то я уже с этим свыкся. И вы не имеете права, сударь, гнать меня из публичного заведения. За спиной у меня маячила уже исполинская фигура Рыжего О'Дауда. - Будьте добры, сударь, попридержите язык,-выговорил он мне.-В этом доме существуют особые правила. Первое правило: только О'Дауд может решать, кому уходить, а кому оставаться. Второе: мы рады всем, кто держит себя подобающим образом, дамам и господам. И третье правило: всякого, кто затевает здесь драку, мы выдворяем немедленно.- Тут он схватил меня самым оскорбительным образом, за ворот рубахи, и, приподняв над полом, развернул лицом к себе, так что я смотрел теперь прямо в рыжую его бороду.-Вот и не вынуждайте меня выдворять вас отсюда, сударь. Он аккуратно меня опустил. Я снова стоял на ногах. - Но, сударь, этот человек-убийца. Он убил Королеву-Козлицу. - Маленькую белую даму, суетливую такую старушку? Если это правда, сударь, то дело плохо. Мерзкий просто поступок. Но мы знаем о том только с ваших слов, сударь. А сущность Закона-и я это знаю по опыту, ибо не раз и не два привлекали меня к суду-заключается в том, что при любом обвинении необходимо сначала представить вещественные доказательства. - Он перегрыз ей горло. Зубами. Слепая девочка видела это. О'Дауд поджал губы и внимательно поглядел на меня. - Действительно видела, сударь? Клостергейм издал короткий-страшный-смешок. Клостергейм издал короткий-страшный-смешок.