Читать книгу "Леди ведьма - Кристофер Сташеф"

— Так я воспитан, — отвел глаза Ален. — Отец учил меня, что именно таким образом надлежит поступать королю, ибо душе его приходится хранить множество тайн.

— Здесь ты перестарался. Сомневаюсь, чтобы моя сестра о чем-то догадывалась.

— Но как же мне было открыться? — воскликнул Ален. — Я же не могу просто подойти и объявить о своих чувствах!

На этот раз взгляд отвел Джеффри.

— Не-е-ет, — протянул он. — Это было бы глупо. Для такого признания ты должен создать особое настроение, если, конечно, хочешь, чтобы она поверила.

— Да как же это? — изумленно уставился на друга Ален. — Разве в женщине любовь не возникает сама по себе? Разве не может она полюбить меня, прежде чем я сам заикнусь об этом?

— Может, если это настоящая любовь, та, что бывает раз в жизни, — сказал Джеффри. — Но если она не любит тебя по-настоящему, никакие уговоры не помогут, а вот надлежащее поведение и выдержка способны заронить ростки настоящего чувства. В конечном счете, все зависит от самого тебя, и если ты хочешь завоевать женщину, то должен стать тем, кто ей нужен.

— Я не могу стать никем, кроме самого себя!

— Правильно, и лучше дождаться женщину, которая полюбит тебя таким, как ты есть, чем пытаться стать тем, что ей по душе. Но у тебя может быть масса неподдельных достоинств, способных пробудить в ней любовь, если ты сумеешь выгодно их представить. Уметь себя показать — вот что здесь главное. А еще научиться быть романтичным.

— Что такое «романтичность»? — нахмурился Ален.

Джеффри растерянно развел руками:

— В равной степени фантазия и реальность, друг мой. Трубадуры в этом разбираются. Романтика не ложь, а способность представить банальные события более привлекательными или, если угодно, облечь голую правду жизни в праздничные ризы.

Это все то, что будит в женщине страсть: пламя свечей, звуки виол, вихри танца.

— Ты о продуманном замысле, о надувательстве, — возразил Ален. — И я должен убеждать ее, что все это правда?

Джеффри пожал плечами.

— От этого зависит ее будущее, вся ее жизнь, Ален. Она Должна быть уверена.

— Так как же мне завоевать ее? — в отчаянии воскликнул принц. — Ведь я не обладаю ни даром убеждения, ни красноречием, ни обаянием! Я всего лишь недалекий, прямолинейный солдат! Я научен не говорить лишнего.

— Умение держать язык за зубами женщины к достоинствам совершенно не относят, — поведал Джеффри, — хотя слова нужно подбирать со всей осторожностью. Они ждут от тебя потока страсти настолько сильного, чтобы так и полились слова, преисполненные нежности и заботы.

— Но меня всегда учили держать рот на замке! — Ален отвернулся чуть не плача. — Значит, она никогда меня не полюбит! Меня никогда не полюбит ни одна женщина!

Тут Джеффри впервые кольнула тревога за друга, но еще более — за сестру. Ведь он знал, что Корделия всегда считала Алена своей будущей собственностью, и, откровенно говоря, сам он видел в молодом принце единственного человека, достойного его сестры — не потому что Ален станет королем, а потому что надежен, как скала, и под всей его напыщенностью скрываются доброта и отзывчивость. Джеффри не сомневался, что если они поженятся, Ален будет обращаться с ней, как с драгоценным сокровищем. Он почувствовал насущную необходимость приободрить друга.

— Это вовсе не врожденное свойство твоего характера, — начал он. — Просто всю жизнь ты провел в безопасности родительского замка, и весь твой опыт ограничен управляемым, искусственным придворным мирком.

— Искусственным! — удивленно и обиженно вскинул голову Ален.

— А что же это, как не искусная подделка, созданная людьми, а не Всевышним! — воскликнул Джеффри. — Голод и мерзость изгнаны оттуда и удерживаются на расстоянии; жестокость и тирания стыдливо прикрыты обычаями и этикетом. Ты никогда не смотрел в лицо настоящей опасности, один на один, без охраны, а потому не имел дела с окружающим миром на его условиях.

— О каких это условиях ты толкуешь? — резко перебил его Ален.

Неожиданно для себя Джеффри понял, что есть вещи, тревожащие его даже больше, чем Корделия.

— Речь об опасности, мой принц, об угрозе, исходящей от безжалостных негодяев, что убивают и грабят, угрозе голода, нищеты и болезней. Ты никогда не видел, как живут твои будущие подданные, не знаешь их нужд и чаяний. Ты никогда не ездил по своему королевству не как принц, а просто как Ален.

— Эй, ты представляешь меня бесчувственным чурбаном, раскрашенной чуркой, никчемной пустышкой!

— Пусть так, но это твои слова.

— Как ты посмел! — вскричал Ален; наконец-то забила ключом ярость от поражения. — Как смеешь ты разговаривать так со своим принцем!

Джеффри кивнул с мрачным удовлетворением:

— Даже сейчас ты прячешься за свой титул. А что до того, как я посмел, что ж, я лишь отвечал на твои вопросы. Тебя действительно интересует, как я посмел честно ответить на них?

Ален окинул его долгим взглядом и заговорил, будто в оцепенении:

— Нет. Я не могу винить тебя за это, правда ведь? На самом деле мне следует возблагодарить тебя за искренность, которой недостает моему окружению.

Вдруг он отвернулся, снова впав в отчаяние.

— Но как я смогу даже просто показаться ей на глаза? Если я и в самом деле такой никчемный, такой надменный и напыщенный, как можно хотя бы надеяться завоевать сердце Корделии?

Что делать мне, тщеславному ничтожеству?

— Стать настоящим мужчиной, — ответил Джеффри, — человеком из плоти и крови, горячей крови, струящейся по жилам.

— Но как же им стать?

— Отправляйся на поиски себя самого, дружище, чтобы понять, кто ты есть на самом деле, отправляйся один, без опеки и никак не выдавая своего истинного положения.

— Я не знаю ни как держаться, ни куда идти, — возразил Ален.

Джеффри безнадежно всплеснул руками:

— Ну, так я тебе покажу! Пойдем, отправимся на поиски приключений, ты и я — но только сейчас же! Не заходя к тебе домой, чтобы сменить платье, собрать вещи, пойдем немедленно!

— Все правильно, родители и слышать об этом не захотят. — И с неожиданной решимостью Ален воскликнул:

— Что ж, я научусь всему сам — ухаживать, жить, быть настоящим! Вперед, старый друг, в путь!

Сэр Девон в полном изумлении смотрел, как молодые люди скачут бок о бок в лес. Сомнений быть не могло: принц позабыл о сэре Девоне. На мгновение рыцаря охватила ярость, но тут он вспомнил, насколько удручен был Ален, насколько подавлен. И тут же негодование сэра Девона растаяло, будто лед в горячем чае, ибо он, как и любой другой благородный юноша Грамария, вырос на романтических преданиях и знал, что доведенному до отчаяния влюбленному прощается все. Он постоял с печальной улыбкой на устах, затем вздохнул и подозвал коня. Алену-то прощается, но сэр Девон-то по-прежнему на службе и обязан доложить обо всем их величествам.