Читать книгу "Так любят люди - Андрей Максимов"

Но вот проснулся с ощущением, что я — говно. Мало того что я этого Ивана с лестницы не спустил, и водку его пил, и едой его своей кормил… Это ладно еще. Но так получается, что я с ним жену свою обсуждал, всякие ее качества, мы даже про секс вроде говорили, но это я не уверен до конца.

С чужим мужиком обсуждал свою жену! Такая мерзость внутри… Сначала думал: похмелье просто, пройдет.

Не проходит. Такие дела.

— А Земфира сейчас где живет?

— У него, конечно. Мы с ней видимся, с дочкой тоже. Нормально.

Ивана этого только вот видеть не могу.

Напоминает он про мою мерзость.

Я уж себя и так уговариваю, и эдак. Не уговаривается ни черта! Такие дела.

И вот мой вопрос: «Как перестать ощущать себя тварью?»

Ну не могу я так жить!

И еще: как вы думаете, когда я уже наконец перестану ждать, что Земфира вернется? Понимаю, что не вернется. А если даже и вернется, то я, может, ее и не прощу. Вот. А жду все равно. С этим вот можно что-то сделать?

* * *

Любовь, конечно, надо придумать. Поначалу это обязательно. Потому что ты же ждешь идеальную, а идеальной нет. И чего? Надо придумывать.

Любовь — это (например) такая прекрасная, невероятно красивая статуя. Но изо льда. А отношения — это солнце: дают тепло, но статуя тает. И вот так она тает, тает…

Сколько там останется от твоих фантазий? Если хоть что-то не растает — скажи спасибо.

А ведь еще недавно казалось: такая прекрасная, такая необыкновенная, такая твоя. Статуя. Глядь: лужица под ногами плещется, и вся любовь.

Катя была немыслимо красива. Настолько, что к ней страшно было прикасаться. Просто невозможно было поверить, что к этой женщине можно вот так просто взять и прикоснуться.

Она была недоступна, и от того особенно маняща.

У нее были длинные черные волосы, длинные ровные ноги; большая грудь, огромные глаза и высокий лоб.

Это описание ничего не объясняет, потому что невозможно описать, что это такое — невероятная женщина. Нет слов для объяснения.

Невероятная — это которой не может быть. А есть.

Я прекрасно понимал, что у меня нет шансов. Но это не имело никакого значения.

Если мужчина не замечал Катю, это могло значить либо то, что он влюблен в кого-нибудь другого, либо то, что он — голубой. Я зализывал раны после Ольги, считая себя неисправимо одиноким. И голубым тоже не был.

Я встретил Катю на дне рождения у кого-то там. Потом мы все ходили большой компанией по городу, орали что-то громкое, хоть таким образом реализуя юношескую потребность быть услышанными.

Я все время поглядывал на Катю, как бы небрежно и как бы случайно. При этом я вопил всех громче, стараясь выглядеть развязным и высокомерным.

Юноше чего хочется? Выглядеть взрослым, хотя, казалось бы, куда спешить? А взрослый — это какой? Понятно какой: развязный и высокомерный.

Я пытался шутить. Все смеялись. Это взбадривало меня. И я снова шутил.

Катя хохотала…

Смех для женщины — это очень важно. По тому, как она хохочет, можно многое про нее понять, если не все.

Я видел косящих под интеллектуалок барышень, которые вдруг начинали ржать по-лошадиному, и все их рассуждения «про Бродского» и «новые формы балета» казались списанными из чужих тетрадок. А иные молчат, но потом расхохочутся так по-детски звонко, что их молчание сразу начинает казаться загадочным. Есть женщины, хохочущие грубо, сотрясаясь всем телом, когда хохочут не их глаза и рот, а живот и грудь. А есть такие, которые смеются так, словно заикаются, и, глядя на них, сразу становится неловко. Женский смех бывает легким и тяжелым, он может уносить мужчину в небеса, а может прибивать на месте — не сдвинуться.

Послушай, как смеется женщина, и только после этого решай: уйти или остаться. Только после этого!

Разговоры обманут; прикосновения заморочат легко, как и поцелуи; даже своим внимательным слушаньем они могут нас дурачить: ах, как они умеют делать внимательные глаза, думая при этом о своем!

А вот смех выдает всегда. Тут без притворства. Надо только дождаться, когда она рассмеется не из вежливости, а потому, что ей смешно по-настоящему — и все. И тогда принимай решение. Никогда до этого!

Катя смеялась легко и естественно. При этом у нее немного слезились и начинали блестеть глаза. От этого можно было сойти с ума.

Что я, разумеется, и сделал.

И потом мы уже ходили вдвоем. И я все время что-то говорил и шутил, и она хохотала своим правильным смехом, и глаза у нее блестели…

И мы с ней разговаривали все время, умничали оба и что-то вспоминали… Даже удивительно, что уже тогда нам было о чем вспоминать.

И Катя иногда дотрагивалась до меня — до пуговицы или там до руки… Как бы случайно.

И я был убежден, что вот именно «как бы», а на самом деле она, конечно, специально так делала. И мне начало казаться, что ее прикосновения происходили все чаще и длились все дольше…

И я даже пару раз, тоже как бы случайно, перехватил ее руку, но, не зная, что с ней делать, отпустил.

И Катины глаза блеснули — показалось?

И губы раскрылись как-то призывно — почудилось?

И рука ее замерла у меня на груди где-то в районе сердца — померещилось?

Детали, детали… Только в юности, только в первых любовях они важны и существенны. Потом — бег.

Потом — быстро. Потом: «я слишком серьезен и стар, чтобы обращать внимание на такую ерунду». Потом: «я слишком стар, чтобы вообще обращать внимание». А потом уже совсем коротко: «я слишком стар».

А тогда…

Каждый поворот ее головы важен, каждое движение. Во взгляде — намек. В слове — метафора. В улыбке — смысл.

А я так и боялся к ней прикоснуться. Я понимал, что взрослые мужики так себя не ведут, а ведь женщинам всех возрастов нравятся именно взрослые мужики…

И ничего не мог поделать.

Мы прощались.

— Пока! — говорила она.

И смотрела призывно — показалось?

— Пока! — говорил я.

И она смотрела призывно — почудилось?

Я уходил, как мне казалось, по-мужски, не оборачиваясь.

Один раз не выдержал, и, отойдя довольно далеко, обернулся.

Она смотрела призывно — померещилось?

Каждый день я давал себе зарок, что вот именно сегодня…

Я представлял, как это будет… Как я положу ей руки на плечи… Как погляжу в ее глаза, которые обязательно заблестят… Как слегка наклоню голову…

И ничего не мог поделать.

— Пока! — говорила она.