Читать книгу "Вратарь и море - Мария Парр"

– Трилле, что ты тухнешь? – огорченно сказала мама после обеда. – Хоть из дому выйди.

«Из дому», «из дому» – только и слышно по любому поводу. Это вместо того, чтобы напечь булочек и поиграть со мной в «Монополию». Я рассердился и ушел к морю.

Я еще малышом был, а дед уже брал меня в лодочный сарай. Я помогал ему и учился работать. Теперь я умею почти что все, и постепенно многие дела переходят в мои руки. Мы чиним сети, проверяем крючки, разделываем рыбу. Часто, когда я сматываю веревку или втыкаю нож на место в балку, я замечаю, что делаю это точно как дед. Его приятели-старики кличут меня в магазине Ларс-младший. Я больше похож на деда, чем на папу.

Я плюхнулся на перевернутое ведро для рыбы. Дед пропустил мимо ушей мои вздохи. Коротко взглянул на меня.

– Я обещал соседской кнопке поставить сеть на палтуса, пока лето не кончилось. Давай, может, завтра? – предложил он, вытаскивая большой ящик со спутанным переметом.

Я пожал плечами и взял в руки крючок.

Холодный августовский дождь шелестел по крыше. Было слышно, как вдалеке папа кричит что-то Минде, она что-то отвечает. Бок о бок со мной спокойно и невозмутимо работал дед. Руки у него большие, обветренные и загорелые.

– Дед, ты всегда был таким, как сейчас?

Дед потряс спутавшийся в ком шнур, вытряс очередной крючок и положил в ящик.

– Седым и старым и до рыбы охочим? – спросил он.

– Нет…

Мы приладили еще несколько крючков. Я не мог успокоиться и ерзал.

– Ты всегда был такой… довольный всем? – сказал я в конце концов.

Дед взглянул на меня с удивлением.

– Ну-у. Хотя по молодости, конечно, шебутил.

– Ты?

– Не без того, понимаешь. В заду шило, да кровь играет. Спроси вон Коре-Рупора.

Дед снова засмеялся. Я не понял, при чем тут Коре.

– Но я везучий. У меня семья, и здоровье, и катер, и времени выше крыши.

Он спокойно, не раздражаясь, тряс спутавшийся шнур.

– Но ведь бабушка умерла? – вдруг вырвалось у меня.

Дед нацепил крючок на перемет.

– Это да.

Его руки перестали двигаться. Я перестал дышать.

– Но знаешь, зато счастье, что мы с ней поженились и пожили вместе. Это мое главное в жизни везение, старина Трилле.

Он сложил в ящик последний крючок.

– Приходите с Леной завтра утром, ладно?

Я кивнул.

Когда мы на другое утро отчалили от берега, все было в голубоватой дымке тумана. Ни ветерка, в небе над нами бесшумно парили морские птицы, и у Коббхолмена тоже тишь, гладь и полный покой, сроду такого не видел. Даже Лена присмирела и держала рот на замке, пока крючок за крючком с наживкой из сельди уходили под воду.

– Пируйте, палтусы! – выпалила она, когда последний серебристый кусочек селедки пропал из виду. – Смерть в деликатесах!

Я заметил, что дед рассмеялся про себя. Он любит Лену.

Прищурившись, я сквозь дымку рассматривал маяк на черном острове. И Лена смотрела туда же, а потом вдруг сказала:

– А мы можем причалить к Коббхолмену?

Дед бросил за борт поплавок и сплюнул ему вслед.

– Я думал рыбу половить, пока сеть ждем, – сказал он.

– Забыла: сколько у тебя морозильников с рыбой? – спросила Лена. – Или они бездонные?

Тогда дед снял кепку, поскреб голову и фыркнул:

– Угадала, Лена Лид. Но сплавать на Коббхолмен мы, пожалуй, можем.

Я спрыгнул на старый причал, и меня прямо мурашки пробрали. Это же; совершенно незнакомый новый остров!

Мы с Леной сразу помчались его осматривать.

Здесь повсюду были цементные ступеньки и старые перила. Пропеченные солнцем черные скалы требовали: «Дотронься до меня!» Мы носились как полоумные, пытаясь всюду залезть и ничего не пропустить.

– Смотри, море яйца отложило! – сказала Лена, когда мы взобрались на одну из самых высоких скал и с нее увидели внизу бухту, усыпанную круглыми серыми камешками.

Сползти вниз оказалось нелегко, но вот мы сидим на корточках, и под руками у нас гладкие-гладкие камни. Только море могло так отшлифовать их. Ни засечки, ни острого краешка. Я прямо как видел: вот тяжелые волны с пенными барашками набегают на сушу, потом откатывают назад и тащат за собой камни, ворочают их, переворачивают даже самые здоровенные, стукают друг о друга, трут – и так тысячи, тысячи лет.

Распаренный, счастливый, я уселся на самый большой камень и стал смотреть вдаль. Розовые прибрежные гвоздики пригибались на ветру, которого я не чувствовал. А над нами высился белый маяк.

– Идешь? – окликнула меня Лена.

Мы дошли до старого дома. Большие деревянные ставни на окнах закрыты наглухо, дверь заперта. Сколько же; лет назад здесь последний раз варили кофе, мыли посуду, дремали после обеда?

В стене хлева Лена отыскала прогнившую доску, и мы пролезли внутрь. Там оказалось тихо и темно, только чуточку сквозило светом из щелей. Лена обошла весь хлев, простукивая балки и стенки. И я заметил вдруг, как она выросла: на цыпочках дотягивается до потолка. Лена всегда была ниже меня – и вот пожалуйста. Не хватало только, чтобы все в классе выросли за лето, и я один остался каким был. Я нервно переступил с ноги на ногу. Понятно, что это пустые слухи, но Лена слышала, будто бы у Кая-Томми начал ломаться голос.

– А здесь у них куры жили, – Лена показала пальцем на загон под сеткой.

Я хмыкнул, но сразу вспомнил, как папа однажды в воскресенье готовил фрикасе из цыпленка и сказал: «Трилле, знаешь, что твоя бабушка считала идеальным воскресным обедом? Фрикасе из курицы и домашний сок из красной смородины».

Возвращаясь к маяку, мы увидели сбоку от лестницы, на солнцепеке, два куста смородины.

А на самой лестнице по-королевски расселся дед. Он скинул деревянные башмаки, закатал штанины комбинезона и подставил солнцу белые ноги.

Лена вскрикнула и закрыла лицо руками:

– У меня снежная слепота!

– Не галди.

Дед кинул нам по пакету с бутербродами. А сам сидел и с блаженным видом шевелил большими пальцами ног.

– Я бы не отказалась здесь жить, серьезно, – сообщила Лена, устраиваясь на нижней ступеньке.