Читать книгу "Слава моего отца. Замок моей матери - Марсель Паньоль"

* * *

По воскресеньям дядя Жюль с тетей Розой приходили к нам в гости, а по четвергам мы с Полем, как правило, обедали у них.

Они жили на улице Миним в шикарной квартире с газовым освещением, с газовой плитой на кухне и с горничной.

Однажды я, к своему большому удивлению, заметил, что милая моя тетя Роза, в свою очередь, начинает пухнуть, и сразу же сделал вывод, что в скором будущем ожидается еще одно расстегивание.

Мой диагноз был скоро подтвержден разговором между матерью и мадемуазель Гимар, хотя я уловил из него всего несколько слов.

Пока мясник отрезал отменный бифштекс стоимостью в четыре су, мадемуазель Гимар проговорила:

– Дети под старость – это чревато… – В ее голосе сквозило беспокойство.

– Розе всего двадцать восемь лет, – возразила мать.

– Для первого ребенка это уже немало. К тому же, не забудьте, мужу уже полных сорок!

– Тридцать девять, – уточнила мать.

– Двадцать восемь плюс тридцать девять равняется шестидесяти семи, – подсчитала мадемуазель Гимар, задумчиво и зловеще покачав головой…

Как-то вечером отец сообщил нам, что мама сегодня не будет ночевать дома, потому что она осталась у сестры, которая «почувствовала себя неважно». Мы вчетвером молча поужинали, потом я помог отцу уложить сестренку.

Это оказалось не таким уж простым делом, если учесть всякие там горшки, пеленки и наш страх, как бы ее не уронить и не «сломать».

– Знаешь, они ведь там сейчас тетю Розу расстегивают, – сообщил я Полю, стягивая с себя носки.

Он, лежа в постели, читал своих любимых «Трех мелких комбинаторов Пьеникле» и ничего мне не ответил. Но, решив во что бы то ни стало посвятить его в великую тайну, я настойчиво продолжал: «А знаешь зачем?»

Он по-прежнему не шевелился, и я понял, что он спит.

Тогда я осторожно вынул книжку из его рук, разогнул его колени и с одного раза задул лампу.

На другой день, в четверг, отец нам объявил:

– Вставайте! Да поживее! Мы идем к тете Розе, и я вам обещаю один сюрпризик!

– А я твой сюрприз уже знаю, – отозвался я.

– Ого, – сказал он, – а что именно ты знаешь?

– Не хочу говорить, но уверяю тебя, что я все понял.

Он посмотрел на меня с улыбкой, но больше ничего не сказал. Мы вчетвером вышли на улицу. Сестренка выглядела как-то непривычно в платье, которое мы надели на нее задом наперед, да и головку нам так и не удалось причесать из-за ее отчаянных воплей.

Беспокойство терзало меня. Сейчас мы увидим ребенка «под старость», как выразилась мадемуазель Гимар, ничего не объяснив, кроме того, что ему будет шестьдесят семь лет. Я представил себе тщедушное существо с седыми волосами и с седой, как у моего деда, бородой, пусть и не такой густой, а пожиже, – словом, с бородой младенца. Да, зрелище будет явно не из приятных. Но может быть, он сразу же заговорит и объявит нам, откуда он взялся. А вот это уже очень даже интересно.

Однако я был крайне разочарован.

Нас повели в спальню поцеловать тетю Розу. Вид у нее был вполне застегнутый, хотя она и была слегка бледна. Мать сидела на краю кровати, а между ними лежал младенец – младенец без бороды и без усов, – и его кругленькое щекастое личико с гребешком белокурых волосиков безмятежно спало.

– Вот ваш двоюродный братик! – сказала мать тихим голосом.

Обе они, взволнованные, растроганные, восторженные, смотрели на него с таким преувеличенным благоговением, а вошедший дядя Жюль был такой красный от гордости, что Поль не выдержал и увел меня в столовую, где мы с наслаждением принялись уплетать четыре банана, которые Поль заприметил в хрустальной вазе для фруктов, еще когда мы входили.

В один прекрасный апрельский вечер мы с отцом и Полем возвращались из школы. Это была среда, самый лучший день недели: ведь сегодня только тем и прекрасно, что за ним будет завтра, а после среды, как известно, идет четверг – в то время свободный день для французских школьников. По дороге, на улице Тиволи, отец мне сказал:

– Лягушонок, завтра утром ты мне будешь нужен.

– А зачем?

– Потом увидишь. Это сюрприз.

– А я не нужен? – забеспокоился Поль.

– Конечно нужен, – сказал отец, – но Марсель пойдет со мной, а ты останешься дома, чтобы проследить, как служанка подметет подвал. Это очень важно.

– Я, вообще-то, боюсь спускаться в подвал, – объяснил Поль, – но со служанкой бояться не буду.

На другой день, около восьми, отец разбудил меня, изображая, как труба играет зорю, и, откинув одеяло на моей постели, сказал:

– Будь готов через полчаса. А я пока побреюсь.

Я потер глаза кулаками, потянулся и встал. Поля не было видно: из-под простыни торчал лишь золотистый локон.

* * *

Четверг был у нас днем полного туалета, мать относилась к таким вещам очень серьезно. Я начал с того, что с ног до головы оделся, а потом стал изображать, что умываюсь, не жалея воды: то есть за двадцать лет до использования на радио звуковых трюков я сотворил симфонию звуков, создающих иллюзию мытья.

Прежде всего я открыл кран, со знанием дела выбрав то положение, при котором труба начинает гудеть: таким образом, мои родители будут поставлены в известность о том, что процедура мытья началась.

Пока вода с шумом бурлила в раковине, я смотрел на нее с почтительного расстояния. Минут через пять я резко повернул кран, оповестивший о прекращении доступа воды громким ударом, от которого, как от тарана, задрожала стена.

Потом я выждал минуту, которую использовал для того, чтобы причесаться. После звякнул железным тазом о кафельный пол и снова открыл кран, но уже плавно, осторожно. Кран засвистел, замяукал и снова прерывисто загудел. Позволив воде течь целую минуту – как раз столько мне было нужно, чтобы прочесть страницу любимой книжки «Пьеникле», в тот самый момент, когда Крокиньоль, подставив ножку полицейскому, пустился бежать перед словами «продолжение следует», – я снова резко закрыл кран.

Успех был полным: я добился двойного выстрела, от которого начала извиваться вся труба. Два-три удара по железному тазу, и туалет закончен, не подкопаешься, времени ушло тютелька в тютельку, и при этом я так и не прикоснулся к воде.

* * *

Когда я вошел в столовую, отец сидел за столом и считал деньги, мать сидела напротив и пила кофе. Ее иссиня-черные косы, закинутые за спинку стула, спускались до самого пола. Кофе с молоком уже ждал меня на столе.

– Ноги вымыл? – спросила мать.

Мне было известно, что она придает особое значение этой бессмысленной процедуре, необходимости которой я никак не мог понять (ног ведь в ботинках не видно), поэтому я ответил решительно: