Читать книгу "Вечеринка - Ирина Муравьева"

Под утро он устал от ее слез, задремал. В свете, похожем на сильно разбавленное молоко, проступил куст рябины у самого крыльца, на котором сидели птицы и выклевывали из-под снега сморщенные черные ягодки. С такой жадностью выклевывали, с яростью, так огрызались друг на друга сорванными голосами, что она отвернулась. И птицы – как люди.

Улетала из Киева. Как прошла последняя ночь, как собрала чемодан, как приезжала дочка из Бобрищей попрощаться – она ждала ребенка в неполных свои девятнадцать, и этого Нина стеснялась, неловко быть бабушкой, – ничего она почти не помнила. Ничего, кроме него. Он тоже волновался, все время курил, и запах его кожи, его жестких волос, смешанный с запахом табака, проник в ее ноздри да там и остался. Она чувствовала его все девять часов полета, и только утром, когда уже подлетали к Нью-Йорку, запах свежего кофе, который разливали стюардессы по пластмассовым чашечкам, вытеснил его. В Нью-Йорке длинноногая, но неприятная девушка с наклеенными ресницами, представительница все того же агентства, помогла ей сделать пересадку на маленький самолет, который, поднявшись в небо, не сразу набрал высоту, и Нина еще минуты три-четыре видела под собою горящую – всю в синих, всю в красных, всю в желтых огнях – в потоках лилового мертвого света, чужую ей землю, на которой уже не различить было ни одного человека, ни одного дома, ни одного дерева. Ей пришло в голову, что это – последняя правда. Нет ни человека, ни дома, ни дерева. А Коли – подавно.

Если бы ей предложили прямо тогда, в самолете, умереть, она ни секунды не стала бы думать.

Еще одна, такая же длинноногая и неприятная представительница агентства, встретила ее в аэропорту. Поехали к Левиным.

– Вы не знаете, какие они? Я имею в виду люди-то они какие? – спросила Нина.

– Мы по домам не ходим, – сухо ответила представительница. – Анкету он заполнил, все нормально. Работает в престижной компании. Зарплата хорошая. Не бойтесь не уголовник.

Про жену Нина и спрашивать не стала. Какая есть – такая и есть. Больной человек. Подъехали к дому. Место красивое, улица тихая, с двух сторон дороги – каменные особнячки. Что поразительно: никаких заборов.

– У вас что, не грабят? – спросила она.

– От места зависит, – объяснила представительница. – В таких местах никто никого не грабит. Но есть и другие районы. С решетками в окнах.

Из окна своего кабинета Левин увидел двух женщин, но не побежал вниз отворять им дверь, не засуетился. За последние полгода он сильно сдал. Зоина болезнь тихо, неторопливо и беззлобно убивала обоих. Она не пугала их смертью, пугала жизнью. По утрам не хотелось просыпаться. В голосе жены ничего не изменилось, даже прежняя ее смешливость еще звучала в нем, только последние два года Зоя все время повторяла одно и то же. Как попугай.

– Надо пойти погулять, – говорила она. – Надо пойти погулять.

Потом забывала, опускалась на стул, смотрела в одну точку. И снова:

– Пойти погулять. Мне надо пойти погулять.

Не отходя от окна, он услышал ее суетливые шаги по лестнице к входной двери. Потом шаги замерли. Жена не помнит, как открыть дверь. Теперь можно не бояться того, что она уйдет и ее нужно будет искать. Она не уйдет. Чтобы открыть дверь, нужно вспомнить, как ее открыть. Зоя стояла неподвижно, молча. Про звонок она уже забыла. Ее лицо, еще недавно напоминавшее лицо Софи Лорен – пусть в старости, но те же высокие скулы, и тот же разрез крупных глаз, – застыло как маска. Ни один мускул не шевелился. Даже волосы, несмотря на то что на них подул ветер (стену рядом с входной дверью занимало высокое окно с открытой фрамугой), – тусклые волосы ее слабо приподнялись надо лбом, как мертвые, и тут же вернулись обратно. Иногда ему казалось, что это располневшее тело и это слегка напоминавшее его жену лицо принадлежат какому-то другому человеку, который, попав по ошибке или по злой чьей-то воле внутрь Зои, укрепился там, но он действительно ничего не знает о прожитой ею жизни, поэтому и повторяет одно и то же, самое простое, а окружающим кажется, что это она, Зоя, забыла обо всем. Поскольку больна. А может быть, Зои давно уже нет? Ее просто нет, умерла. И постепенно догнивает, мертвая, в этом не принадлежащем ей располневшем теле с таким неподвижным спокойным лицом.

– Подожди, – сказал он сверху. – Сейчас я спущусь и открою.

– Кому? – удивилась она.

– Приехала домработница.

– Какая еще домработница? – Зоя вспылила, повысила голос. – Кому здесь нужна домработница? Я тебе сказала, что мне никто не нужен!

Он отодвинул ее плечом и открыл дверь. Длинноногая представительница агентства вошла первой, Нина за ней. Хозяйка прижалась затылком к стене и вздрогнула сильно, всем телом.

* * *

На следующее утро началась новая жизнь. Не нужно было вскакивать затемно, задавать корм скотине, растапливать печь, потом бежать на автобусную остановку, чтобы не пропустить маршрутку, довозившую ее прямо до больницы. Теперь, открывая глаза, она видела в дверном проеме седую растрепанную голову Зои и слышала ее веселый голос:

– Вставай. Гулять пора.

Спорить или просить подождать бесполезно. Зоя все равно не уйдет, а будет стоять и повторять одно и то же:

– Гулять пора. Гулять пора. Гулять пора.

Нина поднималась с постели, бежала в душ, одевалась, наскоро закалывала волосы.

– Пойдем, пойдем! – торопила Зоя. – Я тебя заждалась.

– Сначала нужно позавтракать.

– А я позавтракала.

– Вы не позавтракали. И Вадим скоро проснется. Ему перед работой поесть нужно.

– Он ушел, – хитрила Зоя. – Поел и ушел.

– Он спит. Пойдемте на кухню.

Хозяйка недовольно бурчала что-то себе под нос, но слушалась. Они поднимались на кухню. Нина варила кашу, делала бутерброды. Не дожидаясь, пока появится муж, Зоя жадно набрасывалась на еду. Она еще помнила, как пользоваться ложкой, но что делать с ножом, забыла.

– Кусочек поменьше, – кивала на хлебницу. – И белым намажь.

Нина отрезала небольшой кусок хлеба, мазала его маслом.

– И этот вот сверху, – Зоя показывала на сыр. – Побольше кусочек.

Вадим, старый и помятый после ночи, не смотрел на них и не разговаривал. Завтрак заканчивался в ледяном молчании, которое Зоя не то чтобы помнила по прежней их жизни (она ничего не помнила), но страх, впитанный ею за всю эту жизнь, страх его ледяного молчания не смогла победить даже болезнь, и теперь этот страх, ежедневно возвращаясь по утрам, вызывал сильную дрожь ее пальцев и те непроизвольные подергивания левой щеки, которые врачи, ничего не зная о Зоиной жизни, относили к симптомам Паркинсона.

– Гулять пора, – говорила она.

– Дождь, – отрывисто произносил хозяин. – Вы обе промокнете.

– Какой еще дождь? – удивлялась Зоя. – Пора погулять.

Нина торопливо убирала со стола, набрасывала куртку, хотя было уже тепло почти по-летнему, надевала плащ на Зою. Они выходили на улицу, на пахнущий нежной травой мокрый воздух.