Читать книгу "Ключ к полям - Ульяна Гамаюн"

Выскочив на улицу, я продолжала бежать еще несколько кварталов. По щекам катились слезы, я хохотала, как оголтелая, задевая прохожих, игнорируя светофоры, праведный гнев водителей и истошный визг машин. Нечеловеческим усилием воли я заставила себя перейти на шаг. Уйду в монастырь, решила я.

Красная пустыня

И мой город не тот уже с этого дня.

Алваро да Кампос

Вопрос о том, когда все это началось, издавна волнует человечество. Это важнейший вопрос после вопроса об истине.

Все началось в то самое утро – было первое сентября, +22, переменная облачность, ветер восточный 10 м/с, местами порывы до 15 м/с, – когда я проснулся в своей комнате, на полу, и решил, что слепну. Неузнаваемое тряпье по углам, стены, пол, книги были облиты нестерпимым красным светом. На полу краснота была до того густой, что казалось, будто он покрыт шершавой томатной коркой. Окно было плотно затянуто какой-то желтой материей. По бледновато-розовому потолку бродили случайные искры. Комната была похожа на стакан, в который художник окунул вымазанную красной краской кисть.

Я с трудом поднялся и, потирая затекшую ногу, подошел к окну. То, что я принял за желтую материю, оказалось подсвеченной солнцем, довольно тонкой красной бумагой, похожей на ту, из которой я в детстве мастерил цветные фонарики. По бокам бумага пестрела частоколом мелких гвоздей. Подергав бумажный занавес тут и там, я сложил руки так, точно собирался нырнуть, и врезался в него, и с восхитительным треском разорвал. Пыльная, живая улица заполнила комнату. Я чувствовал себя ребенком на песчаном берегу, который по тонкому каналу впускает море в свою игрушечную лагуну. За окном шелестело и мело; осенний день клубился и дрожал на пустынной дороге. Желтоватые буруны пыли, побольше и поменьше, катили листья и мелкий мусор, выпуская то трамвайный билет, то обрывок газеты, и они, забывшись, подхваченные ветром, парили над деревьями.

Сзади что-то вкрадчиво щелкнуло. Я обернулся, все еще улыбаясь, и увидел его.

Он был прост, нескладен. Стоял там, в коридоре, у двери, словно извиняясь за собственную угловатость. Он был довольно широк в плечах, из тех крепышей, у кого совсем не бывает шеи. Невысокий, кряжистый, в клинышке распахнутого плаща – светлая рубашка. Он прятался в тени, но я разглядел всклокоченную бороду и седую шевелюру, прямой нос-обрубок и пухлые, омерзительно чувственные губы. Смотрел он прямо, куда-то поверх моей головы. Похожая на клешню рука согнута, прижата к животу – так хватаются за воображаемое сердце герои-любовники в никудышном кино.

Я всегда считал себя среднестатистическим трусом и потому очень удивился, когда обнаружил, что медленно двигаюсь в сторону гостя. Он продолжал стоять, рассеянно глядя в одну точку. Казалось, мои передвижения его мало занимают.

– Эй, вы что здесь делаете?

Молчание.

– Вы кто такой, спрашиваю?

Ни звука. Я выскочил в коридор, злобно ударил по выключателю и – расхохотался. У вешалки, накинув на острое плечо мой старый плащ, стоял он – полное собрание сочинений Гоголя, с записными книжками вместо щек, носом из «Парфюмера», бородой из недоеденного воротника бабушкиной котиковой шубы, распахнутым «Идиотом» на голове, рукой из детской энциклопедии до локтя и увесистым Старуструпом – после, с многочисленными пальцами-закладками, сжимающими «Дар». Встретившись с ним взглядом, я не без удивления обнаружил на месте глаз два давным-давно утерянных ключа.

В тот день я понял, что нас теперь двое – надолго, может быть, навсегда. Библиофил больше не показывался, но его присутствие в квартире было не менее реальным, чем мое собственное. Он словно распылился, осел на предметах, заполнил собою то пространство, которое я, по лени или неумению, заполнить не смог. Возвращаясь домой, я уже не мог как раньше, по запаху, почуять и обрадоваться родной берлоге. И запахи, и цвета – все изменилось. Конечно, я понял это не сразу. Поначалу, когда книги менялись местами, тетрадь оказывалась в холодильнике, а бутылка пива – в ящике стола, меня это только забавляло. Даже когда запел посреди ночи ветхозаветный приемник и громыхнул раскатисто душ, я и ухом не повел. Предметам, как и людям, время от времени нужно отвести душу. Видя мое попустительство, а может быть, и беспомощность, непрошеный гость осмелел и совсем потерял совесть. Придя домой, я мог застать наполненную до краев ванну (этот гедонист ни в чем не знал удержу), чашку недопитого кофе, открытый холодильник, брошенную на диване книгу. Каждое утро начиналось с поисков бритвы, которая с одержимостью серийного убийцы в поисках жертвы кружила по квартире. Попутно я выключал во всех комнатах свет, закручивал краны и собирал разбросанную одежду. Меня вытесняли, если вообще возможно вытеснять пустоту. Меня выпроваживали, сплавляли вниз по течению. Теперь уже я чувствовал себя незадачливым гостем. Его было так много, меня – не было вовсе.

Впрочем, были в его появлении и светлые стороны. На протяжении пяти лет меня преследует один и тот же сон. Я вижу комнату, пустую комнату с кирпичными стенами и низким потолком. В ней нет окон, а единственная дверь находится у меня за спиной. Воздух постепенно иссякает, я бьюсь о стены, исступленно кричу. Чтобы выбраться из каменного мешка, я должен обернуться к двери, но даже бросить взгляд в ту сторону я не в состоянии. На втором году с комнатой произошли метаморфозы: пол растрескался, и между камней показался зеленый росток. Месяца три растение крепло, наливалось соками и пустило, как горох, длинные тонкие усики по всей комнате. Полгода назад, внизу, у самого корня растения, появился зародыш какого-то плода. Он тоже растет, съедая остатки кислорода, вытягивая из меня жизнь. Я знаю: скоро он займет всю комнату, и тогда мне конец. Обрывая зеленые усики, под треск и непонятный стрекот, я просыпаюсь. Сначала плод этот был совсем маленьким, с небольшую тыкву, теперь он занимает две трети комнаты. То есть, в моем распоряжении еще месяц-полтора, не больше. Дверь по-прежнему за спиной, но вряд ли я ею когда-нибудь воспользуюсь. К тому же, за эти годы я сжился со своим сном и даже к нему привязался – так приговоренный к смертной казни привязывается к своей камере. Я привык к своему кошмару – человек ко всему привыкает. В последнее время я стал давать себе на ночь разные задания: пройтись вдоль стены, обследовать интересный кирпичик в углу, посчитать количество трещин на потолке. Исследование плода я оставил на потом. Он рос странно, скачками, так что, кроме зеленого цвета и глянцевитого блеска, я ничего о нем не знаю. Думаю, он красив. Окажись он иным, умирать было бы совсем уж невыносимо.

Так вот, в тот самый день – первого сентября, +22, переменная облачность, ветер восточный 10 м/с, местами порывы до 15 м/с – свершилось невозможное: в комнате, по левую руку от двери, появилось окно. В нем нет стекол, но выбраться наружу и даже разглядеть за ним что-либо, кроме лазурных переливов, невозможно. Воздух оно тоже не пропускает. Но все это мелочи; теперь у меня есть свет и есть на что потратить остаток заключения.

В тот же день – +22, переменная облачность, ветер восточный 10 м/с, местами порывы до 15 м/с – появилась Жужа.