Читать книгу "Иди на мой голос - Эл Ригби"

– Спасибо, – нетерпеливо перебил он и прибавил: – Но я не о том. Скажите… а вы умеете играть на фортепиано?

От неожиданности чуть не выронив карандаш, я поднял голову. Цыганенок смотрел на меня, держа щипцами нагретую склянку, на дне которой клубился знакомый осадок. Я не любил этот взгляд – взрослый и пронзительный, пусть даже глаза у Джека были не темно-карие, как у большинства представителей его народа. Ледяные темно-синие стеклышки: смешанная кровь, похоже. Я покачал головой.

– Нет, Джек. Не умею. Более того, не жалую музыку.

– Почему? – Он вроде бы фыркнул. – Вы же такой умник.

– Умник-не умник, но далек от искусства. А ты что, умеешь играть?

Он аккуратно переместил склянку в другой держатель и стал записывать концентрацию. Карандаш сильно царапал бумагу. Закончив, Джек неожиданно глухо проговорил:

– Она прекрасна. В ночлежке есть старый скрипач, которого мы слушаем вечерами. И до чего душевно играет, скажу я вам. Знаете, мозгами я, может, не блистаю, но мне кажется, мелодией иногда можно спасти мир, если мелодия вовремя найдена и сыграна.

Я глянул на него внимательнее. Заостренное лицо было серьезным и грустным. Я впервые подумал о том, что мальчик, наверное, тоскует по родным. Потому он и говорит сейчас о том, что наиболее близко цыганам, о музыке. Лондон – немузыкальное место, это же не Вена, не Париж, даже не Прага. Вот только почему именно фортепиано? Отложив книгу и решив, что следует проявить немного отеческого участия, я вздохнул.

– Верю. Просто это все не мое. Но один мой знакомый детектив, знаешь ли, играет. Он бывает у нас, но тебя обычно в это время нет.

– Да? – Джек с интересом приподнял голову. – И как же его зовут?..

[Лоррейн]

По лестнице мы поднимались в молчании – угрожающем и очень для меня тягостном. Мать держалась прямо и, казалось, больше не прилагала никаких усилий к тому, чтобы не расплакаться. Я шла рядом с Дином вслед за ней, а Гриндель тяжело топал позади. Портреты многочисленных лордов и леди Белл, наверняка осуждавших меня в своих небесных чертогах, брезгливо взирали со стен. Мать открыла дверь в верхнюю комнату – мастерскую и покои Хелены. Я, глубоко вдохнув запахи холста и красок, стала оглядываться.

Моя бедная сестра не любила гостей; в последний раз я была здесь, наверное, летом. Кое-что изменилось: законченных картин стало больше, а еще Хелена расписала одно из окон, теперь оно напоминало волшебный витраж. Волшебный… я знала Хеленин секрет: она с детства видела себя принцессой из сказки про длинные волосы, которые надо сбросить с башни принцу, чтобы он поднялся тебя вызволить. А вот я была и осталась какой-то другой героиней какой-то куда менее романтичной истории, где из башен выбираются сами.

Наконец я нашла силы взглянуть на труп сестры. Хелена лежала на спине, недалеко от мольберта. На лице застыл ужас, такой, что я инстинктивно попятилась, будто то, чего она испугалась, могло и спрыгнуть с потолка. Вопроса, отчего Хелена умерла, не возникало: мать была права, на шее виднелась знакомая борозда, неаккуратная и тонкая.

Гриндель наклонился над моей сестрой и поинтересовался у матери:

– Когда вы в последний раз видели ее живой?

– Три часа назад, во время ужина. Она не захотела с нами есть, сказала, что сыта. Она только что пришла с занятий в школе искусств. Наверняка этот ее учитель опять перебил ей аппетит, он вроде бы кормит студентов сладким все время.

– Ничего не показалось вам странным?

– Хелена, – мать быстро вытерла глаза, – была радостная, она нечасто такой бывает. Только когда ее хвалит учитель. Она им восхищается. Вос… восхищалась!

Плечи затряслись, нижняя губа задрожала. Сдержанность исчезала, сползала словно краска со стены. Видя, как бледнеет худое лицо, я понимала: скоро мать лишится чувств. Убедившись, что дельных сведений не будет, Гриндель недовольно засопел и начал прохаживаться по комнате. Следующий вопрос решилась задать я.

– Что Хелена делала, после того как отказалась ужинать?

В потухших глазах матери сверкнула искра знакомого гнева.

– Допрос проводят полицейские, а не выскочки-детективы.

– Я не допрашиваю, я интересуюсь судьбой сестры, – спокойно отозвалась я.

– С каких это пор тебе не плевать, блудная ты наша дочь?

Не отвечая, я опустилась рядом с Хеленой и сняла с шеи увеличительное стеклышко на цепочке. Мне хотелось осмотреть кожу у сестры на горле и подтвердить догадку. Этим я и занялась, стараясь не думать о матери, вообще не думать ни о чем.

– Мэм, – услышала я голос Дина. – Ответьте, пожалуйста. Поверьте, вопрос, заданный мисс Белл, интересует полицию тоже.

Скосив глаза, я заметила, как мать скривилась. Глянув на меня, она шепнула одними губами: «Ах ты потаскуха». Но тут же – вспомнив или о приличиях, или о том, что никакой помощью лучше не пренебрегать, – она вымученно кивнула Дину и Гринделю.

– Сказала, что закончит работу, и поднялась наверх. Было тихо, никаких криков, шума. Потом я зашла к ней, чтобы спросить, не хочет ли она все-таки поесть. Она так мало ела, за ней надо было все время следить, она… она…

Мать не закончила и с болезненным стоном рухнула на руки Соммерсу. Силы у нее все же кончились, выдержка изменила я вздохнула и жестом указала на маленькую кушетку в дальнем углу. Дин покачал головой.

– Могут быть улики, мы ведь ничего еще не осмотрели. – С некоторым трудом подняв мать на руки, он направился к выходу из комнаты. – Я пошлю за медиком. Заодно попробую поговорить с твоими сестрами и прислугой насчет возвращения Хелены домой. А там прибудут еще люди, и, может, что-то станет понятнее.

Как бы отвратительно я себя ни ощущала, невольно улыбнулась: не сомневалась, что с симпатичным констеблем захотят беседовать и мои сестры, и все горничные. Соммерс всегда умел располагать к себе. А учитывая скрипучие мозги Гринделя и мои плохие отношения с домочадцами, лучшего кандидата для подробного допроса было не найти. Дверь закрылась. Мы с суперинтендантом остались вдвоем и переглянулись.

– Вы прохладно отнеслись к семейному горю, мисс Белл.

– Я вообще прохладна ко многому в жизни. – Я поджала губы. – Может, мне и стоило изобразить любящую дочь и хотя бы обнять графиню…

– Вашу мать.

– …Мою мать. Но она оттолкнула бы меня, что, несомненно, вызвало бы у вас еще больше подозрений. К чему притворяться, мистер Гриндель? Вам известно достаточно. О наших семейных скандалах, кажется, до сих пор периодически пишут.

Благо, он не нашелся с ответом, просто кивнул как-то жалостливо: он-то глава счастливого, по-настоящему счастливого семейства, где все сдувают друг с друга пылинки и готовят отличный суп. Наверное, он еще в который раз подумал: «У богатых свои причуды». Я отвела глаза. Гриндель шмыгнул все еще красным носом. Он уже перестал созерцать разбросанные книги Хелены и шагнул к мольберту, когда какой-то звук со стороны окон заставил и его, и меня вздрогнуть.