Читать книгу "Между верой и любовью - Бернардо Гимараенс"

Через некоторое время такого существования Эугенио исхудал и сник. Его большие голубые глаза были тусклы, и бледнота не сходила с его осунувшегося лица. Шестнадцатилетний подросток был больше похож на старика, готового сойти в могилу.

Суровые телесные лишения не могли не отложить след на его разуме и душе. Дух его, когда-то экзальтированный, резвый и живой, после затяжной борьбы с самим собой ослабел от усталости, поник и смирился. Трепетная чувственность покинула Эугенио, улетучилась, оставив после себя лишь холод, угрюмость и печаль. Его живое воображение, порхавшее, словно бабочка среди цветущих полей, обожглось в огне свечи, у которой он молился долгими ночами.

Весь его характер изменился. Мальчик, когда-то мягкий, любезный и, несмотря на свою меланхоличность, общительный, превратился в сухого, холодного, недоверчивого и угрюмого затворника. Он не спеша, с низко опущенной головой мягко ступал по коридорам, словно приведение. Взгляд его потух и утерял свой живительный блеск, так присущий ему в юные годы.

Но чтобы забыть Маргариту следовало умертвить свою плоть, притупить все чувства и иссушить сердце. И Эугенио не дрогнул перед этой необходимостью. С огромным трудом, ценой бессонных ночей и неустанных молитв, продолжительным, изнуряющим постом, притупившим его чувственность, он добился того, что образ Маргариты, разбившись о скалы холода и аскетизма, поблек в его воображении. Ее ангельский лик гаснул в его воспоминаниях подобно свету свечи, затухающей в давно заброшенном святилище и бросающей лишь слабый, холодный отблеск на окрестные руины, озаряя их подобно свету далекой, холодной звезды — уже почти не видимой за грозовыми облаками.

Вот так этот обманчивый фанатизм, доведенный до исступления, сподвиг его на жестокую, немыслимую и разрушительную борьбу с самим собой, однажды чуть не погубившую его.

Глава восьмая

Прошло четыре года, как Эугенио уехал в семинарию. С тех пор он ни разу не побывал дома, и его отец уже отослал в семинарию несколько писем с просьбой отпустить сына домой, чтобы тот провел праздники в кругу семьи. Святые же отцы, зная о потаенных чувствах мальчика, отвечали лишь формальными отписками, в которых убеждали, что прерывание жизни в семинарии в таком возрасте не пойдет на пользу мальчику, да и вообще может принести ему вред и сбить с праведного пути.

Разлука длиной в четыре года была слишком тяжела для сеньоры Антунес, которая больше не могла принимать отказов из семинарии, поэтому однажды святым отцам не осталось ничего другого, кроме как разрешить мальчику навестить родителей.

Время, проведенное в пути, быстро развеяло грустные думы юноши, и к нему вернулся живой дух, до того угнетенный аскетизмом церковной жизни. Сама идея поездки в отчий дом вернула блеск в его потухшие глаза и румянец на бледное лицо, а вместе с ними вернулись и теплые воспоминания о детских играх с Маргаритой, когда они, словно птицы после затяжной зимы, вылетали на зеленые просторы.

Эугенио просто горел от нетерпения увидеть наконец-то отчий дом, оказаться в месте, где он так любил проводить время с подругой детства. Сердце его уже не страшилось встречи с Маргаритой, один образ которой после бесед с ректором внушал ему ужас и стыд, образ, который он так долго пытался забыть и изгнать из своего сердца, длительными лишениями иссушая плоть и душу. Наоборот, он был полон абсолютной радости ожидания встречи.

День приезда Эугенио стал настоящим праздником в семействе Антунес. Мать и отец не могли наглядеться на него, отмечали, как он повзрослел и каким серьезным стало его лицо, приобретя истинно просветленное выражение.

Так как Эугенио приехал домой поздно ночью, Умбелина с дочерью смогли навестить «маленького падре», как его прозвали близкие, только утром. Едва лишь подняв глаза на Маргариту, Эугенио впал в замешательство. Он смутился и не мог сдвинуться с места, будто перед лицом страшной опасности.

Тетя Умбелина же не замедлила заключить юношу в крепкие объятия и осыпать его поцелуями, приговаривая:

— Боже мой, да он совсем взрослый! Настоящий мужчина! И уже похож на священника!

Пока она продолжала причитать, Эугенио с опаской поглядывал на Маргариту, стоявшую подле матери, удивляясь про себя, как же четыре года разлуки изменили ее, и стараясь найти в ее облике черты той невинной маленькой девочки, какой она была до его отъезда. Эугенио, хоть и был старше на два года, изменился не так сильно, и все еще считал себя мальчиком. Но он не знал, насколько быстрее растут девочки, и был ошеломлен, увидев перед собой вместо маленькой девочки высокую и стройную барышню, совершенно очаровательную в своей девичьей красоте.

Без сомнения, Маргарита за эти четыре года превратилась в удивительную по своей красотой девушку. Кожа ее была немного смуглой и как будто светилась изнутри, а ее большие темные глаза будто бы смотрели ему прямо в душу, стараясь разглядеть потаенные мысли, изящные брови, окаймлявшие ее глаза, придавали им еще большую красоту и загадочность, а блестящие темные волосы струились по плечам подобно водопаду. При малейшей улыбке на ее щеках выступали соблазнительные ямочки, которые в простонародье называли «гротами Афродиты». Губы ее были алыми и слегка влажными, как бутоны розы. Во взгляде словно теплился свет свечи, а улыбка ее порождала мечты о всех радостях Рая.

Она была живым воплощением самой изысканной и чувственной красоты и в то же время обладала невинной, неискушенной душой. Всем своим обликом она походила на скульптуру Венеры, ожившую во всей своей красоте.

И если бы даже Эугенио не знал и не любил Маргариту с самого детства, а увидел ее сегодня впервые, все равно его монашеский аскетизм не устоял бы перед ее дурманящей красотой.

Маргарита была одета в скромное голубое платье, единственным украшением ей служил цветок в волосах. Долго еще безмолвно стоял Эугенио перед подругой детства, скованный и смущенный, словно находясь перед истинной принцессой.

Умбелина нарушила молчание:

— И в самом деле, ты уже совсем взрослый, сеньор Эугенио! Каким же ты будешь красивым падре!

Мальчик лишь бросил грустный, смущенный взгляд на Маргариту, подернул плечами, да и вообще был похож на смущенную девицу. Этот лестный комплимент, сделанный на глазах у Маргариты, окончательно вверг его в замешательство.

— Да-да, — не унималась тетя Умбелина, — ты и так уже забыл своих старых друзей, а скоро и смотреть на нас не захочешь, не так ли, сеньор Эугенио?

— Не говори так даже в шутку, тетя Умбелина, — отвечал Эугенио, все больше бледнея. — Да избавит меня Господь от того, чтобы огорчить кого-то, особенно близких мне людей, по которым я так скучал. Я просто восхищаюсь тем, как же быстро донна Маргарита выросла.