Читать книгу "В перерывах суеты - Михаил Барщевский"

Да ладно, зачем Бога гневить? Горестей от сына он не знал и не ждал. Заноза в сердце сидела из-за Лиды...

Лида понимала, что счастлива в браке. Это если умом рассуждать. А на душе у нее давно покоя не было. Ровесница Семена, она уже много лет переживала по поводу своего возраста. Семен с годами расцвел, заматерел и превратился из угловатого худющего парня в красавца-мужика, с длинными до плеч волосами, гордым независимым взглядом, быстрой энергичной походкой. А главное — в нем обнаружился дар, бесценный для врача: уверенность в себе. Не показушная наглость, а та неколебимая вера в свои силы, что покоряла всех, кто оказывался рядом.

Лида выглядела тоже совсем недурно. По крайней мере, большинство малознакомых людей, встретив ее где-нибудь на презентации или светском рауте, куда их с Семеном в последнее время приглашали постоянно, выказывали сильное удивление на ее счет. А именно, услышав о троих ее внуках... И похоже, удивление было вполне искренним. Однако Лида переживала.

Конечно, она понимала, что смотрится куда лучше подавляющего большинства своих сверстниц. Да что там большинства — лучше всех! Конкуренцию ей могла составить лишь знаменитая балерина Полежаева. С детства натренированная, она и сейчас по полтора часа в день занималась у станка. А Лида-то была хороша сама собой, без станка, без изнуряющего фитнеса и практически без диеты.

Но двадцатилетние девушки выглядели лучше! И на Семена они бросали взгляды, прямо говорящие: захоти он, они ему не откажут...

Лида была натурой деятельной. Сложностей не боялась, умела и терпеть, и ждать, и, главное, довольствоваться тем, что есть у нее, а не завидовать чужому. А сейчас она растерялась. Время безжалостно отбирало у нее, пусть и не так хищно, как у других, упругость тела, натянутость кожи. Правда, блеск в глазах по-прежнему, под хорошее настроение, искрил такой, что этим проклятым двадцатилетним до нее было ох как далеко!

Решила она сделать круговую подтяжку лица. Все лучше. Не могла просто так сидеть сложа руки. Что-то надо было делать. Просто, чтобы делать, чтобы сопротивляться. Обратилась, естественно, к Коле. А он на нее в ответ так наехал, что Лида даже растерялась.

«Ты, мама, с ума сошла?! Зачем тебе этот риск? Выглядишь — супер! Ты знаешь, сколько у нас косяков?..» И на час завел страшилки о том, кого как изуродовали, кто как страдает, от кого муж после подтяжки сбежал. Последний, скорее эмоциональный, чем фактический аргумент, Лиду остудил моментально. Да и куда податься, если родной сын, модный пластический хирург, не только ей отказывает, но и в принципе собственной профессии не доверяет? Она-то как тогда поверить может? Как рискнуть?

Семен гордился женой. И когда собеседники удивлялись, что у нее две внучки и внук, и когда он мог, так, невзначай бросить, что жена — доцент консерватории. При всей полярности их профессий она за его делами следила всерьез, знала, кого куда назначили, кто перешел в клинику мужа, кто от него сбежал. Он-то в консерваторских проблемах путался. Но Лида не обижалась. Для нее любимая работа была только ее работой, а вот клиника мужа — общее святое дело.

Семен привык, что Лида рядом, всегда здесь. Ему виделось: так будет до скончания его дней. Слава богу, жена и моложе, и значительно здоровее его самого. Голодные студенческие годы, бутерброды вместо обеда лет до сорока, постоянные нервные стрессы, которые коллеги частенько снимали спиртом, чего он себе изначально не позволял, сделали свое дело. И язва двенадцатиперстной, и гипертония — все соответствовало возрасту и прожитой жизни. Лидка же была как огурец!

Но иногда, устав особенно сильно или позабыв принять снотворное, Семен просыпался от кошмара. Либо жена попала в аварию, переломала кости и его вызывают ее оперировать, а он таких операций не делал никогда, либо у нее остановка сердца, тромб оторвался, а у него ни лекарств, ни аппаратуры под руками. Словом, он ее теряет и сделать ничего не может. Вот когда Семен просыпался в холодном поту, с ужасом думая не о том, что Лида умерла, а о том, как жить без нее дальше?! Но он находил ее рядом с собой в постели, спящую в обнимку с любимым котом Жоркой, и засыпал, предварительно повернувшись на другой бок, чтобы изменилось положение головы. Семен как врач не сомневался, что от распределения крови в сосудах головного мозга сновидения зависели куда больше, чем от количества съеденного на ночь...

Лида боялась потерять Семена. Она даже не так страшилась его смерти, просто запретив себе об этом думать, сколько ужасалась, представляя, как ей будет житься, знай она, что Семен сейчас обнимает другую.

Она накручивала себя, будто загодя желая пережить неизбежную трагедию. Она бередила все болевые точки своего будущего одиночества. И нашла самую острую: он забудет все прожитое вместе. Все беды и радости, которых в их общей жизни было куда больше, чем у других. Он станет улыбаться другой женщине той улыбкой умиления и ласки, которая всегда принадлежала только ей. Вот с внуками она готова эту улыбку делить, а с кем-то еще — нет. Лучше умереть. От стыда, от обиды, он несправедливости. Да, главное, от несправедливости. Ведь не ее вина, что молодость ушла. Не ее вина, что эти треклятые молоденькие сикухи задарма имеют то, чего ей сегодня ни за какие деньги не купить! А мужики, особенно настоящие мужики, и Семен из их числа, они — самцы! Они не могут спокойно реагировать на румяную кожу на пухлых щечках, на подтянутые задницы, на нагло торчащие сиськи! Лида доводила себя до приступа ненависти к мужу. Но потом успокаивалась, заставляла себя признать, что он не виноват в своих инстинктах точно так же, как она в своем естественном взрослении. Да, именно взрослении. Других определений Лида признавать не хотела.

Роман Семена с Катей, молодой журналисткой газеты «Известия», начался как-то странно.

Катя пришла брать интервью, которое выпрашивала больше месяца. Семен был задерган, зол, отвечал отрывисто, всячески давая понять, что обещал интервью — даст, но делает это без малейшего желания.

Катя, высокая блондинка с голубыми глазами, знала, что мужики, все мужики, даже нетрадиционной ориентации, западали на нее вмиг. Поэтому этот престарелый, хоть и в хорошей форме врач-профессор, никак на нее не отреагировавший, зацепил Катино самолюбие.

«Может, он просто гинеколог?» — успокоила себя журналистская дива, но сразу вспомнила, что нет, Семен Александрович — пульмонолог, легкие лечит. Решила отыграться уходя, себе-то цену она знала.

— А вы женоненавистник? — улыбнулась Катя, закончив интервью и убирая диктофон в сумочку.

— Нет, почему? Просто ваш диктофон меня не возбуждает, а общался-то я с ним, а не с вами.

— А хотелось бы со мной? — Катя надела на лицо свою самую сексуальную улыбку.

— Знаешь, девочка, я тебе вот что скажу. Уж прости старика. Если хочешь чего-то в профессии добиться, ты на мозги рассчитывай, а не на внешность. Профессия — на всю жизнь, а все твои прелести, ну еще годиков на пять. Дальше сама сообразишь?

Катя не поняла, с чего этот старик так взъелся. Уж к кому-кому, но к ней этот упрек никак не относился. Сколько редакций она уже сменила! И лишь потому, что зареклась: с начальством, спонсорами, богатенькими буратинками спать не станет! Никогда! Себя уважать хочется. Вот и ходила по вечерам на дискотеки или в кино с подругами. Забыла уже, когда последний раз с парнем спала! Нет, вспомнила, с однокурсником. Поэтом. Увы, неудачником и потому оказавшимся злобным и ужасно ревнивым к ее успехам в журналистике. А писала она хорошо. И знала много. И профессию любила. Чего этот пульмонолог на нее наехал?! Катя чуть не плакала.