Читать книгу "Ренессанс. У истоков современности - Стивен Гринблатт"

Поджо отличался еще одним качеством, выделявшим его в среде охотников за манускриптами. Он был великолепным писцом, обладавшим искусной каллиграфией, концентрацией внимания и аккуратностью. Для нас теперь трудно по достоинству оценить такие способности. Доступные нам технологии транскрибирования, факсимиле и копирования предали забвению то, что прежде считалось величайшим личным достижением. Это незаурядное мастерство начало терять свою значимость еще при жизни Поджо: в тридцатые годы XV века предприниматель Иоганн Гутенберг уже экспериментировал с новым изобретением – шрифтовым набором, революционизировавшим репродукцию и печатание текстов. К концу столетия книгоиздатели, в ряду которых первое место занимал великий типограф Мануций Альд из Венеции, отпечатали многие латинские тексты с гарнитур, по красоте и филигранности остающиеся непревзойденными и через пять веков. Эта гарнитура была создана на основе изумительной каллиграфии Поджо и его друзей-гуманистов13. Если Поджо от руки мог написать одну страницу, то теперь их механически печатали сотнями.

Подвижные литеры изменили весь процесс книгоиздания. Но печатники, набиравшие книги, используя гарнитуры шрифтов, по-прежнему полагались на четкие, читаемые рукописные тексты копиистов, которым зачастую приходилось расшифровывать манускрипты, доступные для понимания лишь немногим специалистам. Современники поражались сверхъестественным способностям Поджо и понимать древние тексты, и быстро их переписывать. А это означало, что ему было легче и проще не только отыскать в монастыре нужный манускрипт, но и одолжить его, переписать и отправить копии гуманистам в Италию. Если одолжить манускрипт по каким-то причинам не удастся – библиотекарь не позволит вынести из монастыря особенно ценный и уникальный экземпляр, – то он всегда сможет переписать его на месте или поручить сделать это другому копиисту, подготовленному им же до минимального уровня компетентности.

В 1417 году Поджо, охотник за манускриптами, имел в достатке и времени, и профессиональных навыков, и желания. Ему не хватало лишь одного – наличных денег. Путешествие, даже самое неприхотливое, обходилось дорого. Наем лошадей, переправы, проезд по платным дорогам, воздаяния таможенным чиновникам, агентам местных баронов, проводникам, еда и ночлеги на постоялых дворах – за все это надо было платить звонкой монетой. Нужны были деньги и для вознаграждения писца-помощника, и для подкупа непокладистых аббатов.

Если даже Поджо и скопил какой-то капитал за годы служения в папской курии, то все равно он вряд ли смог бы самостоятельно оплатить все расходы. В подобных обстоятельствах увлеченному человеку ничего не остается, кроме как искать средства на стороне. Вероятно, он обратился к богатым друзьям, разделявшим его страсть к древней истории, и объяснил им, что у него неожиданно появилась возможность осуществить их чаяния. Поджо, в полном здравии, не обремененный семьей и служебным долгом, никому и ничем не обязанный, вольный ехать куда угодно и когда угодно, изъявил готовность отправиться на поиски утерянных сокровищ Древнего мира.

Только благодаря такой помощи, предоставленной одним состоятельным патроном или группой коллег-гуманистов, Поджо смог в январе 1417 года отправиться в экспедицию и совершить свое открытие. Очевидно, она была значительной, поскольку позволила предпринять в ту зиму и другие поиски – наведаться в обитель Святого Галла [5] , располагавшуюся не очень далеко от Констанца. В сущности, это был повторный визит. В прошлом году Поджо с двумя итальянскими друзьями уже нашел здесь немало интересного. Полагая, что там еще не все изведано, Поджо решил вернуться в монастырь с одним из друзей.

У Поджо и его компаньона Бартоломео ди Арагацци было много общего. Оба происходили из Тосканы, Поджо родился в небольшом городке Террануова возле Ареццо, Бартоломео – в Монтепульчано. И тот и другой в свое время оказались в Риме, устроившись писцами в папскую курию. Оба служили апостолическими секретарями в Констанце14 при несчастном понтифике Иоанне XXIII и, соответственно, остались не у дел после низложения папы. И оба были страстными гуманистами, горевшими желанием найти утраченные античные тексты.

Друзья, вместе трудившиеся, путешествовавшие и разделявшие одни и те же интересы, были в то же время и соперниками, не желавшими делиться славой первооткрывателей. «Мне противны похвальба, лесть и гиперболизации, – писал Бартоломео патрону в Италии. – Да не посетят меня даже в помыслах гордыня, самолюбование и тщеславие»15. Письмо датировано 19 января 1417 года и отправлено из монастыря Святого Галла. В послании, составленном, как отметил его автор, в «узилище», куда, очевидно, поместили визитеров монахи, упоминается несколько важных находок. Бартоломео сообщает, что при всем желании он не в состоянии описать найденные тома, ибо «и целого дня не хватит для того, чтобы перечислить их все». Примечательно, что он даже не упоминает имени своего компаньона Поджо Браччолини.

Проблема заключалась в том, что находки Бартоломео не были уж столь выдающимися. Он обнаружил копию трактата Флавия Вегеция Рената о древнеримской армии, который, как самоуверенно написал Бартоломео, «пригодится нам, если мы используем его в лагерях или с еще большей славой в крестовом походе», и небольшой словарь, или перечень слов, составленный Помпеем Фестом. И сами книги не представляли особого интереса, и, кроме того, они уже имелись в Италии, о чем должен был знать и сам Бартоломео. То есть фактически он не сделал никакого открытия.

К концу января, не обнаружив ничего экстраординарного и, возможно, устав друг от друга, друзья решили продолжить дальнейшие поиски раздельно. Поджо направился на север. Его, видимо, сопровождал писец-немец, им подготовленный. Бартоломео остался один. «Я намерен двинуться в одну из обителей отшельников в глубине Альп»16, – написал он итальянскому энтузиасту. Бартоломео наметил очень дальний маршрут. Места, куда он хотел попасть, в зимнее время практически недоступны. «Дорога туда тяжела и опасна, добраться можно только по кручам, рекам и лесам Альп, – писал Бартоломео и добавлял: – Но путь к добродетели всегда неудобен и тернист». По слухам, в библиотеках тех монастырей хранились истинные сокровища. «Я подвергну это слабое тело любым испытаниям, но найду их, пренебрегая трудностями, лишениями и холодами, которыми меня встретят Альпы».

Сетования Бартоломео на трудности могут вызвать ироническую улыбку. Искушенный юрист, он, безусловно, переборщил с красивой риторикой. Однако вскоре после пребывания в монастыре Святого Галла он заболел, и ему пришлось вернуться в Констанц и несколько месяцев восстанавливать здоровье. Поджо, двигавшийся на север, конечно, ничего не знал о том, что Бартоломео выбыл из строя и теперь ему одному надо заниматься поисками книг.

Поджо не любил монахов. Он лично знал несколько черноризцев, высоконравственных и образованных. Но в целом он считал их людьми суеверными, невежественными и необратимо ленивыми. По его мнению, монастыри служили притоном для тех, кто обреченно не приспособлен для жизни в нормальном мире. Дворяне отсылали туда сыновей, слабых здоровьем, неудачников и вообще ни на что не пригодных, купцы спроваживали детей-паралитиков и слабоумных, крестьяне избавлялись от лишних ртов. Наиболее крепкие из иноков могли по крайней мере работать в монастырских садах, на огородах и в прилегающих полях, как это было принято в прежние суровые времена. В основном же монахи в представлении Поджо являли собой стадо бездельников. За толстыми стенами обителей эти паразиты лишь только молились и проедали доходы, заработанные теми, кто неустанно трудился в обширных монастырских земельных владениях. Церковь была крупнейшим землевладельцем, богаче любого помещика, и обладала властью для того, чтобы определять и ренты, и другие права и привилегии. Когда новый епископ Хильдесхайма после избрания попросил показать ему библиотеку епархии, его провели в оружейный зал и продемонстрировали копья, пики и боевые топоры, висевшие на стенах17. Епископу сказали: этими «книгами» завоеваны права епископства, и они же защитят его, если надо. Нечасто обитателей монастырей призывали к оружию. Но они, сидя в своих кельях и подсчитывая доходы, знали, как это знали и арендаторы, что в случае необходимости всегда можно пустить в ход грубую силу.

С друзьями в курии Поджо любил делиться шутками по поводу корыстолюбия, глупости и сексуальной озабоченности монахов. Он не верил в их благочестие. «В своем существовании они уподобляются кузнечикам, стрекочущим в траве, – писал Поджо. – И я не могу не думать о том, что им слишком много платят за стрекотание»18. Даже жесткая монастырская духовная дисциплина казалась ему ничтожным бременем в сравнении с действительно тяжелой работой в поле: «Они превозносят свои труды чуть ли не как подвиги Геракла, потому что поднимаются ночами, чтобы прочесть молитвы во славу Господа. Безусловно, всяческого уважения заслуживают их упражнения в пении псалмов. Но что бы они сказали, если бы их заставляли рано подниматься и пахать, подобно крестьянину, в дождь и ветер, босоногими, едва прикрытыми лохмотьями?» Вся идея монашества представлялась ему от начала до конца ханжеской.