Читать книгу "Черный прибой Озерейки - Сергей Сезин"

Стоп, я забыл, что морская пехота воевала еще на Дунае, аж почти до Вены, так что меня еще многое ожидает. Плавать так, как плавал, может, и не придется, но жизнь ожидает крайне разнообразная. Да вообще воевать под Новороссийском не здорово удобно. Грунт каменистый, только кое-где в долинах слой мягкого грунта доходит до дна окопа. А хоть камень и не сильно крепкий (по большей части), но долбить его – удовольствие еще то. После девятого класса на занятиях по НВП нас заставили вырыть окопчики возле лимана. В нормы мы не уложились, за отведенное время не глубже штыка получилось. Кирка нужна, чтоб здесь окопы рыть. И с ней не так быстро. Летом с водой напряженно, потому как пересыхают многие источники. И сам город вечно на голодном водном пайке сидит. Мне рассказывали, что в конце шестидесятых годов с водой из-за сухого лета стало так плохо, что эту воду возили танкерами из Туапсе, а жители приходили на морвокзал с бидончиками и ведрами, чтоб ее получить. Я лично застал подачу воды только утром и вечером, поэтому вода всегда была залита в ванну и в ведра, и, кстати, на мне лежала задача ее запасы пополнять. Поэтому в объявлениях о продаже и обмене квартир с гордостью сообщали, что «вода есть всегда». Это в тех районах, что не в горах, а в доме наверху все может быть гораздо хуже. Климат вроде бы теплый, и зима больше с дождями, чем со снегом, но вот когда пару раз за зиму все обледенеет, то происходит тихий кошмар. Представьте себе, что ни один тротуар в городе не горизонтальный, а все с наклоном и все обледенели! И на гору по льду идти трудно, а с горы вообще непристойно и невозможно. Из этого и другая прелесть вытекает: как на войне по крутым склонам и осыпям идти и тащить за собой всякое тяжелое вроде пушек? Особенно во время дождей, когда кругом раскисшая глина. Сплошные склоны и подъемы. Я прикинул и вспомнил, что относительно ровными являются только несколько улиц в центре ближе к морю, да и то на участке не больше, чем два квартала. А это ведь городские улицы, которые и ровняли, и спуски там не такие, как были до прокладки улиц, да и мощение тоже неровности сглаживает. А про улицы на самих буграх прямо стихи рождаются.

Ах да, еще забыл про колючие кустарники и деревья под Новороссийском упомянуть! В оврагах ежевика, повыше – колючие кусты… Вот и ломись через них… А еще и малярия. В наше время про нее уже забыли, но вот сейчас мне напомнили, принеся таблетку акрихина – ибо в теперешнее время ее еще полным-полно было. Кончилась малярия на Черноморском побережье Кавказа в пятидесятых или даже, может, чуть позже. Усилия были огромные, в ход шла и рыбка гамбузия, сожравшая не только личинки комаров, но и изрядное число мальков рыбы, и осушение болот, и заливание стоячих вод разными нефтепродуктами, выращивание хинного дерева и производство противомалярийных препаратов… Вот благодаря этим усилиям малярия кончилась. Звание «Погибельного» с Кавказа было торжественно снято. Уже не было прелестей, когда на следующий год сидевший в приморском укреплении батальон из-за малярии становился небоеспособен. Все страшные рассадники малярии, вроде всяких там Адлеров и Дагомысов, ныне не укрепления, а курорты, где жить захотят очень многие, а когда-то сюда ни за что бы сами бы не приехали.

Впрочем, нигде воевать не хорошо. В Брянской области полно лесов и болот, да и дорога по песчаному грунту хорошо силы пьет, зима холодная, речки широкие, с топкими берегами. Под Харьковом, где я служил, лесостепи, в которых есть где разгуляться танкам, а когда чернозем размокнет, по нему ходить совсем невозможно, а толкать застрявшую на мокром месте машину – лучше не напоминайте про этот горький опыт…

Так вот я предавался размышлениям, ожидая перевода; дождался его и при перевозке не простудился, оттого что меня засунули в кабину газика, дав возможность ехать в тепле. Геленджик еще в моем детстве был невелик, а в этом времени и подавно. И ничего в нем из знакомого мне я не увидел. Мы куда-то свернули, потом еще свернули, в центре не были, в общем, наверное, это была восточная окраина или уже какое-то предместье. Опять частный домик, и в нем комната, только внутри было потеснее, чем в госпитале, который только что я покинул. В нашей комнатушке, именуемой четвертой палатой, я был пятый, а свободное место имелось только под кроватями, так что перемещались и мы, и персонал с большим трудом. Но эти страдания выпали больше на долю персонала, а среди ранбольных ходячих было только двое – я (и то пока условно) и связист Сеня с перебитой рукой. Остальные и встали бы, да не в силах еще. Вот такая малоходячая компания собралась: я, Сеня, торпедист с «Харькова» Иван, побывавший и в морской пехоте, куда его отправили летом, когда корабль сильно пострадал от налета авиации. И двое моих коллег с тридцать первой батареи, причем с обоих ее «букв». Была тогда практика – существующие батареи делить на две, чтоб образовавшейся новой половинкой батареи прикрыть еще одно место. Вот так сняли с батареи на Мысхако два орудия и поставили их на горушке возле перевала Волчьи ворота и назвали ушедшую половинку батареей 31-А. Другая половина тридцать первой батареи осталась на старом месте – прикрывать вход в бухту. С одного берега это делала наша семьсот четырнадцатая, а с другого эта. Потом прибавились еще батареи, но на начало войны только они и были у города. Так что Коля был с «А», а Феодосий с другой ее части, разница была в том, что Феодосий был дальномерщиком, а Коля, как и я (то есть Андрей), замковым. Орудия на их батарее стояли еще царские, но и их затворы со снарядами тоже хорошо развивали мышцы. Поскольку я был самым свежим обитателем, то на меня навалились с просьбой рассказать о новостях, ну и о себе тоже. Про то, что делается на фронте, я рассказал, что сам услышал, насчет себя же сообщил, что в боях в городе получил контузию, после которой у меня не память, а решето. Хорошо помню только то, как поплыл со Станички через бухту и еле-еле дотянул до другого берега. Иван на это сказал, что я зря скромничаю, ибо столько проплыть не каждый сможет. А Феодосий добавил, что тридцать первая батарея (та, что никуда не делась) держалась еще несколько дней вместе со всеми, кто на нее отступил из разных батальонов морпехоты и армейцев. А потом их вывезли кораблями, а орудия подорвали, как, собственно, и раньше произошло с пушками из 31-А. Так что мог я попробовать проскочить вдоль берега к их плацдарму. И поплавал бы поменьше, и, может, даже вовсе не плавал бы… Если бы да кабы… Хотя не факт, что проскочил бы. Немцев возле меня не оказалось, а вот ближе к косе могли и набраться. Если бы не прорвался, а вернулся, то и они на берег позже могли выйти. То есть плотика не построить, а вот без него я бы не дотянул до своего берега. Так вот и выходит на войне: пошел налево и жив остался, пошел направо – уже нет. А как угадать, куда лучше – ни одна сивилла не поможет. Иван попал в сто сорок четвертый батальон и с ним повоевал на цементных заводах. Еще там воевали куниковцы, а также ребята из других батальонов.

Иван с нами был недолго, дня через четыре после моего прибытия его куда-то перевели. Наверное, в специальный госпиталь, ведь у него был поврежден позвоночник. Топчан его даже полдня не пустовал, и явился на место Ивана другой Иван, только с катера «МО». Ему при налете авиации перебило плечо и ногу. Осколочная бомба была, наверное, на парашюте, потому что взорвалась над катером и засыпала его осколками сверху. До этого наш новый товарищ такого не встречал, хоть видел бомбежки разными бомбами и торпедные атаки, а вот такого фокуса – нет.