Читать книгу "И обонял Господь приятное благоухание - Жак Шессе"

Я не собирался обманывать месье Нуарэ. У меня не было чувства, что я отрекся от Бога и от веры своего детства и что я совершаю поступок, наносящий вред ближнему. Проще говоря, я не делал ничего плохого. Я знал, что месье Вайан атеист, он сам часто напоминал об этом своими сарказмами в адрес Церкви, церковной власти и иерархии по поводу связи денег и Бога (или злоупотребления именем Божьим), но я никогда не слышал, чтобы он ругал конкретного священника, прихожанина или верующего. Жители его деревни были верующими и ходили в церковь, месье Вайан слегка подшучивал над ними, но никогда не упрекал их за их веру. Он также никогда не осуждал меня и не смеялся над моей преданностью аббату и над моими обязанностями в приходе. Что касается монсеньора Буадесерфа, то каждый раз, вспоминая о своей роли в движении Сопротивления, он повторял: «Это был тихий герой, такой, каких я люблю. Настоящий персонаж для романа; жаль, что я упустил твоего епископа… В конце концов, мы друзья, епископ он или нет; есть вещи, которые не забываются».

Поэтому я мог любить Бога и месье Вайана. Я не лишал себя ни того ни другого. К тому же у месье Вайана был такой чистый, хороший запах, что я был уверен, что уловил в нем запах святости.

XV

В первую неделю октября состоялось несколько сеансов интенсивной и порой приятной дрессировки. Я хочу сказать, что после телесных наказаний, или серьезного предупреждения, как его называла Лизина, праздник продолжался на широкую ногу, сопровождаясь бесподобным крестьянским обедом с тщательным выбором блюд и с довольно крепкими напитками, которые быстро ударяли в голову. Месье Вайан особенно любил сыр конте́, ситный хлеб и красный, сильно копченный и острый окорок. Как только начиналась игра, мне приказывали раздеться донага, — месье Вайану нравились мое смущение и охватывавшая меня дрожь нетерпения, когда я извергал семя в рот его жены, а порой и в его собственный, если на него находила такая фантазия. Голого, стоящего на коленях перед благоухающей девчонкой, меня заставляли приблизиться к ней и до изнеможения сосать и лизать ее. Иногда я должен был овладевать девушкой, но, по мнению месье Вайана, это была жестикуляция, обычная гимнастика, и он предпочитал, чтобы это делала его жена с помощью аппарата, который они привезли из Италии, длинного и твердого орудия из красной кожи. Она предпочитала вводить его сама, часто с большим усилием, в самую узкую дырочку девушки, которая при этом громко кричала.

Однажды из Лиона приехали две девушки, которым мадам Вайан очень хорошо заплатила. Вайаны наслаждались ими на большом столе; связанные и плачущие девушки так сильно кричали, что я боялся, как бы они не всполошили всю деревню.

На следующее утро после подобных забав мы с месье Вайаном занимались деревьями, беззаботно, полной грудью вдыхая прохладный воздух, или же все вместе ходили собирать грибы на отрогах хребта Ревермор. Счастливая пора. Блаженная самоуверенность.

Я размышлял о навязчивой идее греха, которая неотступно преследует моих близких. В течение этих недель мой учитель не знал о ней и прекрасно себя чувствовал. Что такое угрызения совести? Это сожаление или досада, что ты не оправдал возложенных на тебя ожиданий. Но кто от меня этого требовал? Кто виноват в моей грусти, если в нужный момент я не смог стать тем, чего от меня ждали?

За время ученичества я понял, что Бог обращает на меня свой взор по своей, а не по моей воле и приказывает мне делать то или это и что за непослушание я буду наказан. Но заповедь не действовала. Сам того не зная, я уже любил краткосрочные отлучки, скитания, откровение, любил безграничную доброту Божью, любил свет Христа и нежность Богоматери, божественную истину евангелистов. А не преисподнюю! Не угрызения совести! И не тьму ада!

— Ты правильно мыслишь, — говорил мне месье Вайан. — Мне нравится твоя вера. Но еще больше мне нравится твое безучастие к греху и к угрызениям совести.

— А грех не существует?

— Нет, существует. Грех — это безразличие. Причинение вреда ближнему. Лишение его всякого шанса. Я борюсь за его счастье. В любом месте и при любых обстоятельствах.

— А угрызения совести? Раскаяние?

— Все угрызения совести проходят. Если ты совершил ошибку, то должен ее исправить. Если ты согрешил против ближнего, воздай ему должное! Это закон, который я чту.

Помню, девушек, которые приехали из Лиона, звали Арманда и Полетта. «Каждой заплатили по десять тысяч франков, — уточнила Лизина несколько дней спустя. — За такие деньги ты можешь делать с ними все, что хочешь». Мне казалось странным, что у Арманды и Полетты такие обычные имена, поскольку они были очень красивы. В моих глазах, почти неприкасаемыми. Перед их приездом супруги приготовили иголки, чтобы колоть их между ног, и нарезали охапки крапивы, чтобы жестоко отстегать их. Крапива оставляет на коже белые пузыри, которые долго жгут тело. Они приехали уже подвыпившими. Их сразу же раздели, высекли, а затем отхлестали по щекам; они плакали, после чего их долго использовали разными способами. Они остались спать в доме. Полетта спала с супругами. На следующее утро они завтракали вместе с нами в «Бресском трактире», мы много разговаривали, выпили две бутылки белого вина и съели большого цыпленка. Дома, в полдник, — паштет, сыр, пирог, три бутылки виски, — опьянение нарастало пропорционально градусам. Я пил, Мария Елена пила, потом девочки уехали, с ними едва попрощались, тут Элизабет бросилась к Марии Елене и, к моему большому изумлению, почти с нежностью расцеловала ее, после чего разразилась рыданиями. «Это от усталости, — сказал месье Вайан, — с ней часто такое бывает после наслаждения. — И с улыбкой добавил: — Меня это не утомляет, я никогда не испытываю такой легкости, как после этих занятий».

Прошло почти сорок лет, но мне кажется, что моя память не изменяет мне. Так, я прекрасно помню запах девушек, ведь они втроем в течение нескольких часов находились голые в одной, закрытой из-за криков комнате.

У Марии Елены был дикий, таинственный запах.

У Арманды и Полетты запах был менее настойчивый. Не то чтобы этот запах был легче, я различал все его оттенки! Просто у лионок был ненавязчивый запах. Потому что их купили на несколько часов и они не задерживались? Как бы там ни было, по сравнению с Армандой и Полеттой от Марии Елены исходил более приятный, более естественный, почти виноватый запах, как всегда притягательный для моих ноздрей и моего тела, которое тут же становилось томным и даже сейчас конвульсивно дрожит от этого клейкого божественного аромата.

XVI

«Не стыдно ли вам, жалкий старик, впутывать Бога в ваши мерзости?» Меня так часто упрекали, что это уже не может ни задеть, ни причинить боль моей памяти. Мне было еще больнее слышать этот упрек от женщин, которых я любил и которым так глупо доверялся. Но к чему расстраиваться? Что сделано, то сделано, в старости наступает просветление, и я отвожу прошлому его место. Между тем (если можно говорить об этом серьезно) я прочитал первую книгу месье Вайана, которая очень развлекла меня. Он изложил в ней теорию того, чем мы занимались в Мейонна́. Я читал эту книгу как научный труд, как отвлеченный трактат, без особых эмоций, однако меня поразил голос, который звучал в ней, настолько напоминавший его, подлинный, когда он обращался ко мне! Надо думать, что его голос пробивается даже сквозь жесткие рамки книги. «Грубая маска изобличает лицо», — сказал он, вот вылитый портрет моего учителя, я только что это заметил, и мне приятно вновь встретить его на опушке леса. Словно беседуя с ним, я повторяю себе его слова.