Читать книгу "Последний роман Владимира Высоцкого - Юрий Сушко"

От увольнения молодого актера тогда спасла Фаина Георгиевна Раневская. Позже она рассказывала: «Прихожу как-то в театр, на доске объявлений приказ: «За опоздание на репетицию объявить выговор артисту Высоцкому». Прихожу второй раз – новый выговор, в третий – опять выговор. Посмотрела еще раз на эту доску: «Господи, да кто же это такой, кому объявляют бесконечные выговоры?!» Стоявший рядом юноша повернулся ко мне и сказал: «Это я». Смотрю, стоит передо мной мальчик-малышка. Говорю ему: «Милый мой, не опаздывай на репетиции, а то тебя обгадят так, что не отмоешься». А сама отправилась хлопотать за него к главному режиссеру.

Хотя и о Борисе Равенском, и о тогдашнем Пушкинском театре великая актриса отзывалась далеко не лестно: «Это не театр, а дачный сортир. Туда хожу так, как в молодости шла на аборт, а в старости – рвать зубы». Но с тех пор прима театра стала Высоцкого опекать, и каждый раз в неприятных ситуациях брала за руку и шла с ним по кабинетам начальства, уговаривая их сменить гнев на милость. Случалось, что и помогало…

Добрые отношения с Раневской у Высоцкого сохранялись долгие годы. Владимир познакомил Фаину Георгиевну с Мариной Влади, позже они не раз бывали у нее в гостях в знаменитой высотке на Котельнической набережной, навещали захворавшую актрису в больнице, передавали гостинцы. После его визитов Фаина Раневская с гордостью говорила подругам: «Он был у меня. Он – личность».

А когда Высоцкого не стало, великая Раневская рыдала: «Мне так стыдно… Володи нет, а я жива! Ну где же справедливость?! Мне уже тыща лет! А он ушел так рано!»

За столом на «девятинах» Высоцкого Елизавета Моисеевна Абдулова-Метельская, вечная «Елочка», называла Фаину Георгиевну «крестной матерью» знаменитой «Баллады о детстве». Когда-то Владимир стал рассказывать ей о своем военном детстве, как «плевал он – здоровый трехлетка – на воздушную эту тревогу», как «маскировку пытался срывать я», как «возвращались отцы наши, братья по домам – по своим да чужим…», Раневская так разволновалась, что тут же попросила: «Володя, еще раз!» – «Фаина Георгиевна, второй раз так не получится». – «Все равно что не получится, я хочу еще раз послушать… Напиши, напиши песню!» Он сказал: «Я подумаю…»

А молодежь в театре в Высоцком и вовсе души не чаяла. Надежда Моисеева, работавшая гримершей в Пушкинском, с громадным удовольствием вспоминала, как «после каждого спектакля мы брали гитару, покупали вино и ехали на городской бульвар или к кому-нибудь домой. У меня дома компании подолгу засиживаться не удавалось. Мой отец был очень суровый, в десять часов всех выгонял. Ему не нравилось, что артисты шумели, выпивали, а порой и скандалили. В тот период театр был очень пьющий…»

Благодаря ей Высоцкий превращался то в Бабу-ягу, то в Лешего. Других ролей у него тогда попросту не было. Поглазеть на процесс гримирования Владимира собирались все молодые актеры. После Моисеевой он сам брался за работу и дополнял грим своими яркими штришками, что-то подклеивал, напяливал на себя какие-то одежды… Спешить домой ему было не к кому.

Владимир еще пытался как-то склеить рушащиеся брачные узы: бывало, прилетал, случалось, приезжал в Ростов-на-Дону (однажды даже на крыше вагона). И один, и с друзьями. Как всегда, пел, шутил, балагурил, очаровывая окружающих. Всех поражал своей щедростью. «У него все – на раздачу, – сокрушалась жена. – Мы как-то с Ниной Максимовной купили ему дюжину рубашек, все было моментально роздано. Он уезжал в новой, а приезжал в чьей-то старой…»

«Володя, – рассказывала Иза, – всерьез строил планы театрального завоевания Ростова. Помню его письмо: «Все телевидение будет наше!» Он собирался работать в нашем театре, и главный режиссер «Ленкома» Константин Христофорович Шахбазиди что-то, по-моему, предусмотрел для Володи при распределении ролей на спектакль «Красные дьяволята».

Перекрестимся, что эти прожекты так и остались в головах. Иначе, кто знает, говорили ли бы мы сейчас о Высоцком как о Высоцком.

Итак, что «любовная лодка разбилась о быт»? А может быть (и даже наверняка), были и иные причины. Как с той, так и с другой стороны. К чему теперь судить, «по чьей вине, по чьей вине?..».

Сама того не желая, Иза (так и оставшаяся по паспорту Высоцкая) своими воспоминаниями о супружеских днях выдает себя с головой: «…Трудно себе представить, какой это был кошмар – первые Володины шаги в постижении игры на гитаре. Часами он мог сидеть, выбивая всего лишь ритм, и заунывно тянуть одну и ту же цыганскую песню, где были такие «бессмертные» слова: «ны-ны-ны, есть ведро, в нем нет воды, значит, нам не миновать беды». Это была в ту пору его песня-конек, которую кто-то показал ему, как надо исполнять. Только когда по ночам зудело его бесконечно «ны-ны-ны», мне на самом деле начинало казаться, что беды какой-то точно не избежать… Он мучил меня своим бреньканьем. Песням, которые он тогда сочинял, я не придавала никакого значения и время от времени злилась, что гитаре достается больше внимания, чем мне…»

Правда, на всякий случай, уточняла: «Я, как примерная супруга, приносила ему кофе и старалась не мешать его упражнениям…» И простодушно признавалась: «Я не придавала никакого значения этим песням, они для меня были каким-то терзанием. Куда бы мы ни приходили, начинались эти песни. Причем люди их слышали впервые, а я их слышала в сто первый раз! По-моему, иногда даже поднимала бунт… Мне казалось – нельзя заниматься никакими песнями! Надо заниматься только женой! В те годы мне так казалось…»

Плюс ко всему бдительные «доброхоты» не дремали. Оперативно донесли Изе в Ростов «все-все-все»: про его съемки в Ленинграде в фильме «713-й просит посадку» и про девушку Люсю, естественно, тоже. «Моя московская подруга, – грустила Изольда, – сообщила мне, что некая Люся Абрамова беременна от твоего Высоцкого. Я немедленно позвонила ему, а он мне наврал. Сказал, что свято хранит верность…»

Так, в расстроенных чувствах и с камнем на сердце Иза, «собрав вещички и закрыв кавычки», укатила из Ростова в другой, не менее крупный российский театральный центр – город Пермь.

Это ныне на вопрос о причинах расставания с Высоцким Изольда Константиновна кротко отвечает: «Честно говоря, я и сама не знаю. Нет конкретной причины. Расстались, и все. Наверное, это судьба: встретились, какое-то время побыли вместе и пошли дальше, в другую жизнь… 4 августа 1963 года я родила девочку. Она прожила три дня и три ночи. Жить было незачем…»

Хотя близкие друзья поговаривали, что даже спустя годы в своей скороспалительной женитьбе Высоцкий прежде всего винил мать, которая, даже не успев толком разглядеть Изу, тут же стала уговаривать своего непутевого сына остепениться и брать в жены эту славную девушку.

Но, может быть, юноша женился от одиночества, недостатка тепла, нестерпимого желания поскорее стать наконец самостоятельным, взрослым, избавиться от прилипчивого, пусть дружеского, но обидного прозвища Шванц («хвостик»). Тем более перед глазами были убедительные примеры душевного и прочего благополучия окольцованных друзей с Большого Каретного.

Напомню, роман Владимира и Изы начался в 57-м. Спустя десяток лет, весной 1967 года, из-под пера поэта появились строки: