Читать книгу "Вальс деревьев и неба - Жан-Мишель Генассия"

Секретан-отец со всей настойчивостью усадил меня по свою правую руку, а моего отца — по левую, проигнорировав весь план рассадки за столом, подготовленный его супругой, и наплевав на чередование мужчина/женщина: это ведь не светский раут, верно? Стоило ему нахмурить брови или чуть повысить голос, как от него исходила такая властность, что никто не осмеливался ему противоречить. Он поднял бокал за мое здоровье и еще раз поздравил с блистательным успехом на экзамене, приведя меня в пример всем собравшимся. Поздравил и отца, как если бы этот успех мог быть приписан ему, никогда не оказывавшему мне никакой поддержки. По мнению Секретана, я воплощаю триумф республиканской школы, где в расчет принимались только личные достоинства, и могу служить примером другим девушкам. Он отправил Жоржа на противоположный конец стола, а поскольку мадам Секретан была возмущена тем, как переворошили ее план, он в наказание поместил и ее подальше от себя, рядом с сыном. Я никогда не видела пары более несхожей и несочетаемой, чем эта. Она — дочь обедневшего дворянчика, пропитанная ханжеством, не пропускающая ни одной исповеди и ни одной службы, смиренно несущая ту тяжкую ношу, которая ей выпала в земной юдоли, осенявшая себя по двадцать раз на день крестным знамением при каждом богохульстве или нечестивой шутке своего свободомыслящего мужа, ярого атеиста и антиклерикала. Она испила чашу до дна, когда муж вскоре после свадьбы силой выставил за дверь аббата из собора Богоматери, запретив тому переступать порог своего дома. Со временем он ничуть не смягчился и, даже когда умерла его теща, отказался войти в церковь, клянясь, что для него существуют только гражданские похороны.

Секретан-отец был так мил и предупредителен со мной, что еще немного, и я бы решила, будто он сам претендует на мою руку; несмотря на то что ему перевалило за пятьдесят, он еще мужчина хоть куда, элегантно одетый и ухоженный, с бачками, доходящими до подбородка, жизнерадостный, полная противоположность моему отцу, который казался старше своих лет, всегда небрежно одетый и с вечно измученным видом. Секретан-отец пил исключительно сомюр-шампиньи, а когда я его спросила почему, он ответил, что, черт побери, это лучшее вино в мире, причем из его собственного виноградника, который дает двадцать тысяч бутылок в год, а раз уж никакой необходимости продавать их он не испытывает, приходится пить самому — и продемонстрировал мне этикетку, на которой было указано: «Шато Секретан, собственник-производитель». Я не преминула восхититься чуть фруктовым вкусом этого нектара, приведя его в восторг. Он пожелал налить мне еще, но я нарушила отцовское предписание ни в чем ему не противоречить, попросив воды. Папаша Секретан изгнал этот напиток с глаз своих, заявив, что он не имеет привычки умываться за столом, но безропотно велел принести мне стакан.

Еда была очень вкусной и крайне обильной. На протяжении всего обеда Луи Секретан засыпал меня тысячью вопросов, каждый раз возобновляя попытку, если я отвечала недостаточно полно: как я провожу свои дни, предпочитаю ли я жизнь в Париже или в деревне, а если появятся дети, сколько бы я хотела их иметь, и что я читаю. Со своей стороны, он молился на Величайшего[15], нашего всеобщего патриарха, с которым он имел честь довольно долго беседовать (что было предметом его глубочайшей гордости) во время конгресса Международной лиги мира и свободы в Женеве, считал «Легенду веков»[16] самой великой из когда-либо написанных книг, каждый вечер читал из нее несколько строф перед тем, как заснуть, и, хоть и знал ее почти наизусть, неизменно находил в ней новые тонкости, которые до того ускользнули от его внимания. Он расспросил меня о моих литературных пристрастиях и казался довольным тем, что я питала склонность к романтикам — он и сам в молодости пленялся произведениями г-на де Шатобриана и сожалел, что нынче они вышли из моды.

— Его считают нудным, зато какое величие души, — продолжил он, — сегодняшние мелкотравчатые авторы важничают, но и в подметки ему не годятся. Мы живем в эпоху газетчиков и фельетонистов, ни одного писателя, который обладал бы дерзостью или гениальностью.

— Я прочла его с большим интересом, — уточнила я, — но с тех пор, как я открыла для себя Гейне, я ощутила такую общность с ним, как если бы написала это сама, его поэзия так тонка и…

— Но Гейне еврей! — прервал меня он, хлопнув ладонью по столу. — Как ты можешь предпочитать посредственные стихи этого революционного жида нашим самым великим поэтам? Читай Ламартина, Мюссе, это, по крайней мере, поэзия. Заклинаю тебя, Маргарита, если ты и дальше будешь читать такое — мы больше не друзья. Дорогой Поль, ты должен следить за тем, что читает твоя дочь.

Г-н Секретан двумя глотками осушил свой бокал сомюра и тут же налил себе снова; отец, со своей стороны, казалось, вот-вот распадется на части, лицо его было бледным, а глаза круглыми, как шары. Я вспомнила, что он как-то раз упоминал об искреннем расположении Секретана к г-ну Золя, и заговорила о своем восхищении его «Ругон-Маккарами», это замечание вроде бы успокоило моего будущего тестя. Он глубоко вздохнул: в свое время он хорошо знал Золя, но на сегодняшний день терпеть его не мог за воспевание уродства, социализированный натурализм и сомнительные связи. Цепляясь за соломинку, я совсем уж было собралась высказать свое преклонение перед г-ном Флобером, когда он спас меня от неприятностей, опередив и назвав его полным бездарем, напыщенным писакой и худшим бумагомарателем, какого только знала французская литература, в которой, впрочем, и без него таковых хватает, как он особо подчеркнул, и я воздержалась от вопроса, откуда столько. Я подозревала, каков будет ответ.

Потом он неожиданно захотел узнать, чем бы мне хотелось заняться теперь, после получения престижного диплома. Я впала в замешательство, взглядом ища поддержки у отца, но он старательно отводил глаза. Луи Секретан посмотрел в упор, как если бы видел меня насквозь, довольно улыбнулся, повернулся к отцу и бросил:

— Поль, мне пришла в голову отличная мысль, твоя дочь тоже должна учиться медицине. Это же очевидно, разве нет? Теперь, когда женщины могут стать врачами, нужно этим воспользоваться. Не так уж эта учеба сложна. Что ты думаешь?

Отец покачал головой, издал некое «э-э-э…», которым и исчерпался его энтузиазм. Секретан обратился ко мне:

— А ты, Маргарита, что об этом думаешь? У тебя есть все нужные качества, ты обоснуешься в этом городе, а я обеспечу тебе клиентуру.

— Я бы хотела поступить в «Боз-Ар».

— Но это же не профессия!

— К тому же в Школу изящных искусств не принимают девушек, — пробормотал отец.

— Ага, вот видишь, — сказал Секретан. — Нет, медицина лучше. А когда к Жоржу перейдет аптека, вы будете работать вместе, представляешь, как все отлично устроится.

— Мне очень жаль, — набралась я духу возразить, — но я предпочитаю поступить в «Боз-Ар».

— Ведь отец сказал тебе, что женщин туда не берут.