Читать книгу "Алексей Константинович Толстой - Владимир Новиков"

Дядя показал стихи племянника Жуковскому, и стоит ли удивляться, что добродушный бард произнёс несколько тёплых слов по адресу своего подражателя.

В письме от 27 марта 1835 года Алексей Перовский писал юному стихотворцу: «Жуковского я видел, любезный карапузик. Он апробирует последнюю твою пиэсу и велел тебе сказать, что он отроду не говорил Ване, что „Вершины Альп“ нехороши: они, напротив, ему нравятся. Он только сказал ему, что греческие пиэсы твои он предпочитает потому, что они доказывают, что ты занимаешься древними». Упомянутый в письме Ваня — Иван Киреевский. Следовательно, пробы пера юного Толстого были и ему известны. К сожалению, Алёшино стихотворение «Вершины Альп», как и «греческие пиэсы», кануло в Лету.

Судьба братьев Перовских складывалась на редкость удачно. Хотя Василий и Лев состояли членами Союза благоденствия (по-видимому, даже в числе его учредителей), но в 1819 году, когда в тайном обществе возобладали радикальные идеи, они отошли от заговорщиков. После 14 декабря 1825 года их связи с декабристами были оставлены «без внимания». Василий с 1818 года был адъютантом великого князя Николая Павловича, в 1825 году стал флигель-адъютантом. В роковой день мятежа он находился рядом с царём и с этого времени сделался его любимцем. Столь же успешно продвигался по служебной лестнице и Лев. Что же касается Алексея — Антония Погорельского, то после выхода из печати его романа «Монастырка» он, по словам Вяземского, «единственный настоящий романист в России».

Семнадцатилетний Алёша Толстой был зачислен 9 марта 1834 года «студентом» в Московский архив иностранных дел. Это знаменитое в своё время учреждение располагалось в старинных палатах дьяка Украинцева возле Покровки. Руководил им маститый историк Алексей Фёдорович Малиновский. В огромном хранилище старинных документов ему был знаком каждый лист из многочисленных «дел». По этой причине, а ещё и потому, что он вообще был человек добрый и отзывчивый, Малиновский не мучил своих сотрудников из известных дворянских семейств строгостями и не обременял их заданиями. Присутственными днями в Архиве были понедельник и четверг, но это далеко не всегда соблюдалось. Не ходить на службу можно было не только неделями, но и месяцами. Вместе с тем «архивные юноши» отнюдь не являлись светскими бездельниками. Напротив, они славились своей всесторонней учёностью. Именно отсюда вышла блестящая поросль будущих славянофилов. Правда, ко времени поступления в Архив иностранных дел А. К. Толстого «золотой век» этого хранилища уже был в прошлом. Он не встретил здесь ни братьев Ивана и Петра Киреевских, ни Алексея Хомякова.

Как и товарищи по службе, Алёша Толстой не считал обязательным постоянное посещение Архива. Он отдавался всем удовольствиям молодости, прекрасно танцевал, учился играть на флейте и мандолине, часто ездил на охоту. Тем не менее работа в Архиве, пусть и нерегулярная, не могла не стимулировать его пробуждающийся интерес к русской истории. Само знакомство с древними хартиями способно было навести на размышление о до сих пор не раскрытых тайнах прошлого. Вряд ли без такого опыта А. К. Толстой стал бы автором знаменитой драматической трилогии.

В декабре 1835 года молодой человек сдаёт экзамены в Московском университете по предметам, «составляющим курс словесного факультета для получения учёного аттестата на право чиновников первого разряда». Такими предметами были: французский, английский, немецкий языки и словесность, латинский язык, всеобщая и российская история, русская словесность и российская статистика. Экзамены прошли успешно. Алексей Константинович Толстой сделал очередной шаг на пути к придворной карьере.

Через неделю после экзаменов в Москву приехал Карл Брюллов. Знаменитый художник уже давно собирался на родину. Огромный холст «Последний день Помпеи» был привезён в Петербург раньше и здесь, как и в Италии, также вызвал шумный интерес. Однако Брюллов предварительно решил принять предложение графа Владимира Петровича Орлова-Давыдова и совершить совместное путешествие по Греции. Путь в Москву лежал через Стамбул и Одессу. В Первопрестольной стояли жестокие морозы, и мэтр с сожалением и ностальгией вспоминал благодатные южные края.

Первоначально Брюллов остановился у художника Ивана Дурнова на Большой Никитской, но оказалось, что только на один день. Узнавший о появлении Брюллова Алексей Перовский перевёз чемоданы живописца (без его ведома!) на свою квартиру в дом Олсуфьева на Тверской. Он напомнил Брюллову о сделанном ещё в Риме заказе портретов его самого, сестры и племянника. Брюллов жадно взялся за кисти, которых не держал в руках добрых полгода.

Первым был запечатлён молодой Алексей Константинович Толстой на охоте с ружьём в руках и с собакой. Общепризнано, что это один из шедевров маститого живописца. Замечательно исполненный зелёный фон сразу же погружает зрителя в атмосферу летнего леса, лицо юноши воодушевлено простодушным восторгом перед красотами природы, одухотворённой и полной тайн.

Портрет Алексея Перовского за письменным столом Брюллов считал менее удавшимся и слишком тёмным. За третий портрет, Анны Алексеевны Толстой, он так и не приступил. Зато им было написано небольшое полотно «Гадающая Светлана» (по балладе Жуковского) и подарено Алексею Перовскому. У него же оказался эскиз «Нашествие Гензериха на Рим», из которого, по всеобщему мнению, могла бы выйти картина значительнее «Последнего дня Помпеи». Не остался без подарка и Алёша Толстой. Для него Брюллов сделал большой карандашный рисунок «Взятие Божьей Матери на небо».

Однако долго усидеть на одном месте Брюллов был не в состоянии. К тому же Алексей Перовский, стремясь заставить художника упорно работать, всячески ограничивал доступ к нему. А искавших знакомства со знаменитостью в Москве было множество, у дверей дома толкалась толпа визитёров, и Брюллову в конце концов надоело быть невольным узником. Он буквально бежал от Перовского к жившему в Кремле художнику Егору Маковскому (отцу Константина и Владимира Маковских), не забрав поначалу даже своих вещей. Успенский собор Привёл живописца в восхищение. Он сравнивал его с собором Святого Марка в Венеции, и там и здесь в одинаковой степени ощущая мрачное дыхание Средневековья.

Но и у Маковского Брюллов долго не выдержал. Он перебрался в мастерскую молодого скульптора Ивана Витали, где наконец-то обрёл привычную обстановку творческой богемы. Сюда были перевезены от Перовского и его чемоданы. С утра до вечера в мастерской находилось множество людей. Хлебосольный Тропинин (которого Брюллов считал первым портретистом Европы) устроил для собрата по кисти по-московски обильный обед. Даже московский градоначальник князь Дмитрий Владимирович Голицын нанёс визит в мастерскую. Архитектор Михаил Быковский подал ему мысль заказать знаменитому мэтру картину Москвы 1812 года. Брюллов с радостью принял заказ; ему тут же привиделся восход солнца над сожжённой Первопрестольной и на этом фоне возвращение туда жителей.

Вообще, планов было множество. Скульптор Николай Рамазанов вспоминал: «Стоя на колокольне Ивана Великого, он словесно рисовал десятки ярких исторических картин: чудился ему Самозванец, идущий на Москву, с своими буйными дружинами; то проходил в его воображении встревоженный Годунов; то доносились до него крики стрельцов и посреди их голос боярина Артамона Матвеева; то неслись в воздухе на конях Дмитрий Донской и князь Пожарский; то рисовалась около соборов тень Наполеона…»[12] Но о воплощении этих замыслов в такой шумной атмосфере не могло быть и речи.