Читать книгу "Нам здесь жить - Валерий Елманов"

…Они вычислили маньяка. По всему раскладу получалось, что это некто гражданин Загоруйко, но расклад — одно, а на деле предъявить подозреваемому было нечего, поскольку дело обстояло из рук вон даже с косвенными уликами, не говоря о прямых. С таким количеством не факт, что руководство даст добро установить за Загоруйко хотя бы наблюдение. Впрочем, может, и даст, но произойдет это не раньше, чем обнаружится седьмой труп (шестой нашли двумя днями ранее). Кроме того, Сангре чертовски хотелось довести начатое до конца, а процесс ожидания мог затянуться не на один месяц.

И тогда он решился, твердо заявив Улану:

— Будем колоть гада на чистосердечное, — и, насупившись, добавил: — А твое ха-ха также уместно, как шашлык из свинины субботним вечером на столе у тети Сары.

— Я не смеялся.

— Но собирался — я же не слепой. И зря. Против моего вдохновения ему ни за что не устоять. Но для начала нам нужно поговорить за серьезный момент и прикинуть, в чем мы уверены наверняка касаемо этого шлимазла.

— А толку? Суду нужны доказательства, а не наши домыслы.

— Суду — да, а этому козлу хватит и наших домыслов. Главное, преподнести их так, чтобы он поверил, будто они — доказательства, а его чистосердечное признание нужно лишь для проформы, и коль он не хочет колоться, ему же хуже.

— Ты ведь даже допрашивать не имеешь права, — напомнил Улан.

— Тю, — усмехнулся Сангре. — Но за это знаю я, а не он. Зато я могу принять от него собственноручно написанное покаяние.

— Только вначале надо довести человека до того, чтобы он написал. Уверен, что сможешь?

— Ты фильм «Блеф» видел? — вместо ответа спросил Петр. — Ну-у, старенький такой, с Челентано в главной роли. Наивный, конечно, но суть передана верно: ежели сам жулик искренне верит в свой обман, остальные тоже в него поверят. Я Загоруйко не просто доведу до нужной кондиции. Он у меня еще на коленях ползать будет, чтоб я его явку с повинной принять согласился.

— Ну а если он на суде от всего откажется, сославшись на то, что ты его запугал?

— Ой, ну я тебя умоляю — сделай тихо, — перебил поморщившийся Сангре. — Для того нам и надо его чистосердечное признание, чтобы помимо всего прочего узнать, куда он спрятал не найденные трупы пропавших в последние полгода девушек. Уверен, что минимум половина — его жертвы. А если он укажет хоть на одну захоронку, все, выкручиваться бесполезно. И даже наш гуманненький суд признает его виновным.

И столь мощно веяло от напарника уверенностью в сказанном, да что там веяло — разило — что Улан тоже заразился от него убежденностью в успехе и коротко спросил:

— Что с меня?

— Во-первых, ты должен через сослуживцев, соседей и родню выявить его слабые стороны. Срок — вчера. Во-вторых, по ходу моего допроса будешь дежурить в коридоре на подстраховке — чтоб никто не мог войти и помешать, а кроме того есть и в-третьих. Слушай сюда…

Улан расстарался, превзойдя самого себя и раздобыл о Загоруйко кучу информации. Но и Петр выполнил обещание — допрашиваемый спустя пару часов и впрямь в буквальном смысле слова брякнулся перед ним на колени. С ужасом косясь на ржавые клещи, моток проволоки и толстое, плохо оструганное полено в бурых пятнах засохшей крови, он принялся умолять принять явку с повинной, а взамен поместить его непременно в одиночную камеру.

Остальное было делом техники, народу в обезьяннике хватало, нашлось кому копать, так что ближе к ночи не один, а три полуразложившихся трупа пропавших девушек находились в морге, а маньяк сидел в камере СИЗО…

…Об остальных преступлениях, в раскрытии коих они успели принять участие за остаток стажировки, рассказывать не имеет смысла. Да и не в них суть. Главное, каждый четко осознал, в чем силен он, а в чем его товарищ, и при этом оба понимали, что их сила удесятеряется лишь будучи объединенной в единый кулак.

К тому же выяснилось, что и в часы досуга им есть о чем поговорить, да и с дележом девушек не возникало никаких проблем — уж слишком сильно отличался у них вкус в вопросах внешности и фигуры.

«С ума сойти! И как мне выдержать ежедневное лицезрение этой монгольской рожи китайского разлива», — тоскливо размышлял Сангре, трясясь в вагоне по пути на стажировку.

«Вот чёрт! И чего я на него наезжал?! Парень-то золото!» — недоумевал он, возвращаясь обратно, и прямо в поезде, извинившись перед Уланом за свои подколки, пообещал никогда не проходиться по его имени, тем паче по его национальности или вероисповеданию.

Каково же было его удивление, когда Буланов со своей неизменной добродушной улыбкой незамедлительно освободил его от этого обещания, заметив, что ему было даже забавно слушать и вообще он очень благодарен Петру.

— За что?! — изумился тот.

— Кличку приличную получил, — пояснил Улан. — С твоей легкой руки меня Буддистом прозвали. Не то что раньше, до Академии.

— А раньше как?

Буланов помедлил. Все это время он ждал, когда парень, сидящий напротив него, наконец-то образумится. Ждать пришлось долго, но Улан был терпелив — к этому его приучили с раннего детства. Мачеха, появившаяся, когда ему исполнилось четыре года, спуску пасынку не давала, взвалив на него добрую половину всех домашних дел. Отец понимал, что творится, но, разрываясь между женой и сыном, ничего поделать не мог и грустно уговаривал Улана потерпеть. Ну а в качестве наглядного примера частенько рассказывал о Будде, в том числе и о его пути к совершенству, основанному как раз на терпении. Понимая, что и отцу приходится несладко, мальчик кивал, соглашался и… терпел.

Отец вот уж несколько лет как ушел из жизни, но в памяти оставались его слова и многочисленные рассказы-притчи. Припомнив, что лучше всего зарождающаяся дружба скрепляется доверием, Улан решился и, засучив правый рукав рубашки, оголил руку, продемонстрировав большое родимое пятно возле локтя:

— Только быстро — какие у тебя ассоциации?

— Паука напоминает, — недоуменно ответил Сангре.

— Точно, — согласился Улан. — И остальным тоже. Потому так в детстве и прозвали. А я их терпеть не могу, — и застенчиво попросил: — Но ты никому.

— Сказано в писании, — ухмыльнулся Петр, — не открывай всякому человеку твоего сердца, чтобы он дурно не отблагодарил тебя. Но я не всякий, а посему будь уверен — могила.

— Кстати, давно хотел тебя спросить, — поинтересовался Улан. — Я не раз слышал от тебя цитаты из Библии, да и крестик ты никогда с себя не снимаешь, причем какой-то… — он прищурился, вглядываясь, — необычный, а сам ты вроде не больно-то верующий.

— Это точно, — согласился Петр. — Я как и отец с дедом, считаю, что чем ближе к церкви, тем дальше от бога. А касаемо креста и моих познаний в Библии, — он помялся и решительно махнул рукой. — Ладно, откровенность за откровенность, тайна за тайну. Крестик — последняя память о маме Гале. Он и правда выглядит необычно — и буквы латинские и ноги у Христа одним гвоздем прибиты, а не двумя. Это все потому что он не православный, а униатский. Она ж у меня западэнка, вот и окрестила по-своему у себя на галичине. А знание Библии… Когда маму отморозки на улице зашибли, сумочку отнимая с зарплатой, она через месяц попросила забрать ее из больницы. Мол, все равно помирать, так лучше дома. А я в оставшиеся три месяца у нее сиделкой стал, благо, на дворе каникулы были. Такое вот получилось у меня… последнее лето детства, — он горько усмехнулся. — И все это время я по ее просьбе разные куски из Библии зачитывал. Готовилась она… к иной жизни. А когда с десяток раз одно и то же прочитаешь, поневоле в мозгу что-то отложится, хотя я и… — он осекся, махнул рукой и отвернулся.