Читать книгу "Бродяга. Зита и Гита. Кинороманы - Владимир Андреев"

А почему? Да потому, что человеческий разум ограничен, а духовное — бесконечно.

Аналитический ум приходит к выводу: «Во многой мудрости — много печали. Все суета сует». То есть заходит в тупик.

Мне понятен поиск Киплинга. Он вновь бросился из тупика к истоку, но к истоку не духовному, а животному в человеке. И беда его в том, что он не «расширил человеческого» в человеке, а, находя положительное в животном мире, так и увяз в своих духовных поисках там, не видя, что край света за первым углом».

Писать об Индии и не видеть того, что человек выше животного на Слово, а Слово — это разум, знание, сознание с Богом.

И нашему народу на протяжении веков это было известно, потому он и сохранил свою наивность, детскость, доверчивость. А ты знаешь, что эти качества беззащитны, как мишени.

Рави замолчал. Вытащил из бокового кармана аккуратно сложенный батистовый платок и промокнул росинки пота на лбу.

Гупта жестом подозвал официанта.

— Еще два чая, пожалуйста…

— Минуту, господин.

Официант удалился.

— Да, Рави, но ты вначале говорил, что был чем-то удивлен, когда прочел какую-то книгу, — напомнил ему Гупта, поправив воротник рубашки.

— Да, да, я как раз к этому и веду свою речь, дорогой Гупта. Киплинг пришел к тому, — продолжал Рави, — что удел человека — это борьба за жизнь, за выживание. И, обретя некую модель этой борьбы, насаждать ее по всему миру, нести «бремя белых», нести цивилизацию, а цивилизация, как тебе известно, мой бесценный друг Гупта, экстракт игры в жизнь, в жизнь не истинную, одухотворенную, а материальную, а человек уже давно выше этого, это пройденный этап еще со времен Ашшурбанипалов вавилонских. И метание человека, как зафлаженного волка, происходит на протяжении тысячелетий.

Убери цивилизацию, сдери ее — и человека нет, он дикий. Только культура стремится к искоренению зла, а цивилизация — к его «облагораживанию», в лучшем случае.

А все рядом. Все найдено. Бери, человек, пользуйся.

Так вот, я в этой книге прочел статьи Ромена Роллана — француза, но более всех меня потрясли русские риши: Афанасий Никитин — негоциант и русский князь Салтыков Алексей, сын Димитрия. И мне сдается, что только русским дан талант понимать чужое, иное, как свое, родное. Может быть, потому, что они в некоторой степени не совсем европейцы?.. — Рави помолчал.

Официант принес чай и поставил на белые салфетки каждому.

Гупта зачарованно, с глубоким вниманием слушал своего приятеля. Еще недавно, в университете, он был другим, а сейчас так вырос в познаниях. Он радовался в душе за него, а значит, и за себя. Ему было хорошо и спокойно.

Действительно, человек становится рабом своих представлений. А внутреннее познание ведет к единству бытия, приводит к радости величайшей. «Радость есть особая мудрость».

Официант принес кокосовую и рисовую воду со льдом.

Рави, вдохновенный, как Бог, поблагодарил официанта, огляделся вокруг, отпил из пиалы глоток чаю и сказал:

— Гупта, так вот, Салтыков приехал в Индию по приглашению англичан, как их гость. Рекомендательные письма были у него к английским губернаторам, и получал он приглашения на чисто колониальные увеселения. Но он отказывался от всего этого.

Отказался от приглашения губернатора Бомбея, сэра Джеймса Карнаса, повеселиться в его резиденции в Пареле. Салтыков отказался от общества англичан и заводил дружбу с простыми индийскими людьми на делийском базаре…

Индия, настоящая Индия, ее города и деревни навсегда остались в его сердце, за что на родине, в России его прозвали «индеец».

А вот, послушай, Гупта, — и Рави вытащил из бокового кармана пиджака небольшую записную книжку, — как пишет он о наших танцовщицах: «Эти плясуньи ловки и милы; платья на них из белой, розовой или малиновой дымки с золотыми и серебряными узорами; на обнаженных их ногах навешаны металлические кольца и цепи, которые во время пляски производят звук, похожий на бряцание шпор, только несколько серебристей.

Приемы баядерок так отличны от всего, что я раньше видел, так восхитительно свободны, так своеобразны, песни так плачевны и дики, движения так сладострастны, мягки и живы, сопровождающая их музыка так «раздирательна», что трудно обо всем этом дать приблизительное понятие». Вот так, Гупта, — добавил он.

— Да, Рави, поэтично и точно описано, чувствуется, проникся этот русский баядерками. Кстати, милый Рави, он говорит о музыке и обо всем виденном: «Трудно дать об этом приблизительное понятие». Значит, умом не понять, только — сердцем. Спаси тебя Бог, Рави, благодарю тебя за прекрасный рассказ. А твое предложение? Где оно? Что ты мне хотел предложить?

— Ну, ты знаешь, что сейчас август, и скоро рождение Кришны. Так вот, — улыбнулся Рави, — я настоятельно предлагаю съездить дня на три в Брадж — священное место нашей земли. Там ведь, как тебе известно, родился Кришна.

— Хорошо. Согласен. Созвонимся — и на днях поедем.

— Да, Рави, мне надо торопиться по опекунским делам. Тебе этого не понять. Ты, я вижу, улыбаешься. Пора тебе, старому холостяку, исполнить долг, завещанный от Бога, — жениться…

После этих слов Рави поспешно встал.

— Благодарю за прекрасную беседу, Гупта. Рад был с тобой повидаться. Встреча состоялась. Это прекрасно.

Рави, плотный, невысокого роста, красивый парень, лучший друг Гупты, подошел к нему, и они обменялись пожатием рук.

Расплатившись с официантом, друзья вышли за ворота парка.

Подозвав такси, Рави поехал домой, а Гупта — на западный берег, к своей подопечной.

Глава четвертая

— Рис недоварен, мало остроты и пряностей, — осторожно заметил Бадринатх.

— Ешь лепешки, если тебе не нравится рис, — с досадой в голосе ответила Каушалья.

— А соус карри ты приготовила?

— Нет. Откуда у меня время? Надо сходить в магазин и купить несколько наборов, — отбивалась Каушалья.

— Да, пища невкусна, когда приготовлена твоими руками. Иное дело — Зита, она прекрасно готовит, — продолжал Бадринатх.

— Она сидит два дня взаперти, а ты уже сожалеешь, — дернувшись на стуле, выпалила Каушалья.

Пепло, не доев блюда, поблагодарил, встал из-за стола и мягко, как маленький барс, удалился.

Шейла, отодвинув тарелку, капризным голосом спросила:

— Мама, от прачки не принесли лиловое сари, а только голубое. Я хочу пойти в колледж в лиловом, в голубом я уже была.

— В колледже, насколько мне известно, учатся, а не демонстрируют наряды; колледж — не дом моделей, — осторожно съязвил отец.

— Молчи! Когда же еще ей наряжаться, как не сейчас, в эти годы, пока молодая. Пусть покрасуется. Тебе этого не понять! — с раздражением вступилась мать. И тут же, демонстрируя свой житейский опыт и мудрость, приласкала дочь.