Читать книгу "Дело всей жизни. Неопубликованное - Александр Василевский"

Артиллерийской подготовкой 22 мая началось знаменитое наступление войск Юго-Западного фронта, вошедшее в историю под названием «Брусиловского прорыва». И хотя его результаты по вине соседнего, Западного фронта и верховного командования, в должной мере, использованы не были, оно приобрело мировую известность, повлияв на ход и исход Первой мировой войны. Немалое значение имело оно и для меня лично, так как по-своему способствовало формированию моих взглядов на ведение боя. Закалка, которую я приобрел во время наступления, помогла мне в дальнейшем, а опыт организации боевых действий в масштабах подразделений разного рода пригодился в годы Гражданской войны. Я, как и большинство моих сослуживцев, относился к самому наступлению с энтузиазмом: русской армии предстояло освобождать Карпатские земли.

Должен сказать, что картины, которые пришлось наблюдать, после того, как Буковина осталась позади, укрепляли в нас именно это представление. Местные жители, которые именовались тогда русинами, встречали нас с распростертыми объятиями и рассказывали о своей нелегкой доле. Австрийские власти, смотревшие на них как на чужеземцев, яростно преследовали всех, кого они могли заподозрить в «русофильстве». Значительная часть местной славянской интеллигенции была арестована и загнана в концентрационный лагерь «Телергоф», о котором ходили страшные легенды. Провинция, плодородная и обычно довольно богатая, была сильно опустошена. Война повсюду оставила свои зловещие следы.

Наступление развивалось так. В первые же дни мая 41-й и 11-й корпуса нанесли удар на участке Онут – Доброновце. Наш сводный корпус двинулся 24 мая. Тут, в районе Нейтральной горы, австрийцы произвели газобаллонную атаку, и в 412-м пехотном полку, как рассказывали, пострадало до сорока человек. Началась паника. Суток двое напряженно, до рези в глазах, все вглядывались в сторону позиций противника. Принимали за газы каждое облачко или небольшой сгусток тумана и радовались, когда ветер дул не в нашу сторону. Положение изменилось 28 мая, когда линия вражеской обороны была прорвана. Между прочим, австрийские укрепления отличались от немецких той особенностью, что немцы вторую и третью линии обороны делали едва ли не сильнее первой, австрийцы сосредоточивали главные усилия именно на первой. Прорвешь ее – и покатился фронт вперед!

Так было и на сей раз. Пока правый фланг продвигался к Садагуре и Котцману, а оттуда стал поворачивать на северо-запад к Станиславу (Ивано-Франковску) и Делятину, наш левый фланг форсировал Прут, захватил Черновицы (Черновцы) и устремился на юго-запад и юг. 9-я армия шла с боями как бы веером, расширяя свое оперативное пространство. 3-й кавкорпус направил свои дивизии вдоль румынской границы, отсекая Румынию от Австро-Венгрии, а наша пехотная дивизия, его ближайший сосед, преодолела хребты Обчина-Маре и Обчина-Фередэу. В приказе по армии сообщалось, что при взятии Черновиц отличился командир роты Новоузенского пехотного полка капитан Самарцев, первым ворвавшийся в город.

Между тем местность заметно повышалась. В долине Прута предгорья поднимались на 120 м, в долине реки Серет-Молдавский мы находились на высоте уже 270 м над уровнем моря, в долине Сучавы – на 360 м, в долине Молдовы – на высоте 430 м. Нам приходилось форсировать ряд мелких речушек. Дороги, которыми мы шли в густых лесах, по мере продвижения переходили в горные тропы. Пейзаж становился все более суровым: угрюмые ущелья, высокие, до двух километров пики.

Нижняя Буковина осталась позади. Начались селения гуцулов. Все чаще нам приходилось располагаться под открытым небом. Этот период быстрого наступления помог мне приобрести недостающий опыт руководства подразделением во встречном бою и на марше. Я внимательно наблюдал за действиями старших по должности. Подмечал не только их приемы вождения войск, но и методы общения с «нижними чинами». И снова бросалось в глаза наличие тех же тенденций. Одни офицеры вообще считали излишним думать об этом и поступали как бог на душу положит; другие полагали, что лучшее средство повседневного общения с солдатами – жестокость и как можно более строгие наказания. Третьи пытались найти дорогу к сердцу подчиненного, однако каждый – по-своему. Расскажу, в частности, о том, как делал это командир 3-го кавкорпуса граф Ф. А. Келлер, храбрый солдат, но посредственный, мягко говоря, военачальник.

Познакомиться с ним мне довелось при следующих обстоятельствах. Дойдя в Карпатах до долины реки Бистрица, мы надеялись в несколько дней добраться до перевалов на хребте Родна и спуститься в Трансильванию. Однако темп наступления замедлился.

Австрийцы зацепились за перевалы. 9-я армия потеряла в ходе черновицкого прорыва до половины личного состава, и мы топтались в течение июля и августа на месте, в районе Кирлибаба, Кимполунг, Якобени, Дорна-Ватра, а затем вообще остановились. Однажды генерал Келлер потребовал для охраны своего штаба, разместившегося в Кимполунге, пехотный батальон. Наш 409-й полк, находившийся в резерве, оказался подчиненным ему. Послали первый батальон, во главе которого, после потери в боях большого числа офицеров, оказался я. Прибываю в расположение кавкорпуса и докладываю начальнику штаба. Тот удивленно смотрит на меня, интересуется, сколько мне лет (мне шел тогда 22-й год), и уходит в другую комнату здания. Оттуда выходит Келлер, человек огромного роста, с улыбкой смотрит на меня, затем берет мою голову в свои ручищи и басит: «Еще два года войны, и все вчерашние прапорщики станут у нас генералами!».

Именно тогда, находясь несколько дней при штабе кавкорпуса графа Келлера, мне довелось наблюдать картины, вроде, например, такой. В стороне от нашего батальона, проводившего занятия на небольшом плацу, на опушке леса по дороге прогуливался граф. Едет мимо казак. Командир корпуса, будучи по самой природе своей до мозга костей монархистом и держимордой, но разыгрывая из себя на глазах подчиненных демократа, подзывает его, садится рядом с ним на срубленное дерево, угощает табачком и ведет непринужденную беседу. Затем отпускает «осчастливленного» солдата. Мне, однако, такой «метод» общения был ни к чему, ибо я и без того проводил все дни и ночи вместе с батальоном.

14 августа 1916 года Румыния, преодолев двухлетние колебания, объявила Австро-Венгрии войну. Ближайшие же месяцы показали, что наша новая союзница совершенно не была готова к военным испытаниям и уже к ноябрю потерпела поражение. Пал Бухарест. Треть всей румынской армии попала в плен. Оставшиеся боеспособные части отвели в провинцию Молдова, и в декабре они заняли позиции от Монастырки до Ирештидевице. Русскому командованию пришлось сдвинуть весь фронт на юг, чтобы прикрыть Бессарабию. Возник новый, Румынский фронт: севернее 2-й румынской армии теперь стояла наша 9-я армия, а русские 4-я и 6-я армии заслонили открытый участок фронта, от Ирештидевице до Черного моря. 103-ю дивизию бросали с участка на участок. Мы то прикрывали от наступавших через Румынию немцев город Бакэу, то в районе Гимеша держали оборону против соединений германской армии генерала Герока. Не раз приходилось сражаться бок о бок с новыми союзниками, и мы вдоволь насмотрелись на бытовавшие у них в армии и возмущавшие нас беспорядки.

Между тем положение резко осложнилось. 9-я армия стояла на участке протяженностью в 200 верст. Снабжение стало плохим. Среди румын росла германофильская пропаганда, и к нам они относились не очень-то дружелюбно. Ряд высокопоставленных румынских военнослужащих перешли на сторону противника. С получением в марте 1917 года известия о том, что в Петрограде революция, что царь отрекся от престола, в жизни нашего полка, дивизии, армии, Румынского фронта и всей России началась новая полоса.