Читать книгу "Семья мадам Тюссо - Вера Колочкова"

— Да хотя бы то же судно вынести — переломился бы? Хоть раз?

— Я?

— Да, ты! Ишь как удивился, надо же! Не царское это дело, да? Нет, кто ты такой вообще?

— А ты не знаешь, кто я такой? Тебе напомнить?

— Давай, напомни! Очень интересно узнать!

— Я твой муж, Оля. Я с тобой в одном доме живу. И я не виноват…

— Ах, му-у-ж? Надо же, какое счастье! Оказывается, у меня муж имеется! А вот скажи мне, дорогой муж, какая мне от тебя польза в доме? Какая мне польза от тебя, моего мужа, в той трудной ситуации, в которую я попала? Что ты принес хорошего в мою жизнь? Свою вечно недовольную рожу? Свою брезгливость? У меня, что ли, брезгливости нет, как ты думаешь?

— Извини, Оль. Я не хотел тебя ничем обидеть. Правда.

— Еще бы ты хотел. Ты и без того живешь на моей территории как трутень. Тебя никто и не заставляет здесь жить, иди к своей мамочке. А что, там квартира большая! Это мы тут в однокомнатной втроем, повернуться негде.

— Оля! С кем ты разговариваешь? Кто-то в гости пришел? — вклинился в отчаянные Ольгины причитания тревожный тещин голос. — У нас есть что-нибудь к чаю, Оля? Подойди ко мне! Если гости пришли, надо сходить в магазин и купить чего-нибудь к чаю. Слышишь? Ну же, подойди!

— Сейчас, мама… — раздраженно махнула Ольга рукой в сторону перегородки, выходя из комнаты.

Было слышно, как она тихо причитает в ванной сквозь звук льющейся из крана воды:

— Как же я устала, как я устала… Когда все это кончится, господи… Да хоть бы комнаты раздельные были. Ни повернуться, ни разойтись! Ну сколько можно, никакой справедливости.

Юлиан обреченно вздохнул — все, сколупнула-таки себе болячку. Если заговорила о справедливости в квартирном вопросе — не остановишь. А раньше вроде договаривались — вопрос навсегда закрыт. Потому что поднимать его на повестку дня без толку. Но, видно, совсем прижала Ольгу за жабры повестка дня…

Так и есть — топает пятками по коридорчику, сейчас начнется. В окно, что ли, сигануть? С пятого этажа.

— Юлиан, я хочу спросить. Объясни мне, пожалуйста, чтобы я поняла, наконец. Не отворачивайся, смотри мне в глаза! Как так получилось, а?

— Что получилось, Оль? — переспросил трусливо, делая вид, будто и в самом деле не понимает, о чем она спрашивает.

— А то! Как так получилось, что мы ютимся в однокомнатной квартире, а твои родители живут в полнометражной трехкомнатной? Как так получилось, что у тебя своей доли в родительской квартире нет? Разве ты им не родной сын?

— Я же объяснял тебе, Оль… Когда квартиру приватизировали, мы с Жанной отказались от своих долей в пользу мамы… И папа тоже отказался… Получилось, что мама — единоличная собственница.

— А почему? Потому что она так захотела? И вы послушались?

— Не надо, Оль… Зачем говорить об этом? Все равно ведь ничего не изменишь.

— Да, ничего не изменишь по документам. А совесть у твоей мамы есть? Она ведь прекрасно знает, в каких условиях мы тут существуем! Ей сына своего не жалко, нет?

— Оль… Мама больна. Ей сейчас не до квадратных метров, сама понимаешь.

— Ну да, конечно… Ей плевать на твои квадратные метры, так будет правильнее. Главное — у нее есть квадратные метры, а родной сын обойдется. Родной сын пусть в чужих миазмах живет и счастлив будет. И как ты? Очень счастлив, мамин сын?

— Оль, не надо. Прошу тебя. Очень прошу.

— Оля! Так что там с чаем? У нас есть что-нибудь к чаю? — заверещала капризно теща, накрывая высокой нотой его убитое «очень прошу».

Ольга махнула рукой, ушла на кухню, бросив за перегородку привычно: «Сейчас, мам».

Юлиан подошел к окну, напряг шею, повертел головой, прогнул спину назад, ухватившись за рыхлую поясницу. Спроси его, зачем он это делает, — не ответил бы. Наверное, организму движение после стресса понадобилось.

Шея болела. Спина тоже. За окном шел дождь. Было субботнее октябрьское утро. В такое утро понимаешь особенно отчетливо — жизнь не удалась. Ты занимаешься не тем, живешь не там, женат не на той. И если первые два обстоятельства можно списать на фатум, то в третьем сам виноват. А может, не виноват. Может, и надо было так, чтобы до конца испить вино жизненной неудачи. Кислое, аж скулы сводит.

Правда, почему он женился на Ольге? Почему потащился в загс, как телок на веревочке, и что в Ольге было такого уж завлекательного? Ведь ничего, ровным счетом. Даже городская жизнь ее ничему не научила, как была поселковой простушкой, так ею и осталась. Одни деньги да квадратные метры на уме. Только и прелестей, что эта квартира, которая досталась ей от первого мужа. Он от нее сбежал, как сбегают поверженные с поля боя, побросав все знамена, то есть не стал законное жилье отвоевывать. Тогда и тещиного духа здесь близко не было, жила себе мамаша в богом забытом поселке, копала свой огород, солила огурцы и капусту квасила. Ольга была симпатичной разведенкой, веселой и нахальной, и комфортной во всех отношениях, но не до такой же степени, чтобы влюбиться-жениться! Почему, почему он женился на ней? Как мама тогда сказала — это ж, мол, как постараться надо, чтобы организовать себе такой вопиющий мезальянс! Из кожи вон вывернуться, глаза закрыть и потерять инстинкт самосохранения! Как?!

Во-первых, она была совершенно не в его вкусе. Во-вторых, старше на четыре года. В-третьих — плохо воспитана, неначитанна и неинтеллигентна. В-четвертых, у него была Лидочка, нежное наивное существо, по уши в него влюбленное. К тому же Лидочка была профессорской дочкой, воспитанной в лучших традициях безалаберной и любящей семьи, на булке с маслом к завтраку, обязательном филфаке и дачном ленивом гамаке, в котором так приятно мечтается о своем «герое», необыкновенном, из рода-племени любимых литературных персонажей. Неважно, чьим пером прописанном — Тургенева, Пушкина или Толстого, или из новых писателей кого приглядеть, тех же Аксенова с Рыбаковым.

Лидочка была скромной, полновато-неуклюжей и нерешительной, он рядом с ней чувствовал себя очень значительным. Смело рассуждал обо всем, критиковал тех же Аксенова с Рыбаковым, туманно намекал и на свои литературные поползновения, щедро добавляя в эти намеки побольше скепсиса — да если б я, мол, только захотел… Да я бы…

Лидочка кивала, смотрела ему в рот. Лидочка верила, что он гений. И не то чтобы гений непризнанный, а просто «не хотящий». Она верила каждому его слову и ждала предложения руки и сердца. От себя же готова была предложить положенные ей квадратные метры в большой квартире любящей семьи. Подсознательно, разумеется. Но со временем подсознательное перешло бы в сознательное, и кто его знает, как бы сложилась его судьба. По крайней мере, уж точно бы обошлось без миазмов. Да…

Ольга ворвалась в его жизнь нагло и безоговорочно, согласно набившему оскомину выражению — пришел, увидел, победил. Она тогда устроилась администратором к ним в офис, вела себя очень многообещающе, задорно и панибратски. Кокетничала тоже многообещающе. Ему было забавно, и он с удовольствием отвечал ей. Ради смеха. И сам не заметил, как Ольга взяла в общении ту самую опасную для него тональность — незаметного, но безусловного приказа. Как мама. Да, мамина тональность его всегда обезоруживала, опустошала и оглупляла, будто не срабатывал внутри некий тумблер сопротивления. От маминой тональности он впадал в ступор, сам себя не чувствовал, не ощущал внутри ни грамма самообладания и рассудительности. Ни грамма уверенности в себе и достоинства. Бери голыми руками, делай что хочешь, приказывай.