Читать книгу "Армадэль. Том 1 - Уилки Коллинз"

До сих пор шотландца никто не прерывал, но при последних словах раздался другой голос, тихий и дрожащий, прервавший читающего.

— Она была блондинка? — спросил этот голос. — Или брюнетка, как я?

Ниль замолчал и поднял глаза. Доктор все еще сидел в изголовье, машинально положив пальцы на пульс больного. Ребенок, пропустивший время своего дневного сна, продолжал, но уже вяло играть со своей новой игрушкой. Глаза отца наблюдали за ним с восхищением и нежностью. Миссис Армадэль выпустила руку мужа и сидела, отвернувшись от него. Глаза ее горели, яркий румянец выступил на смуглых щеках, когда она настойчиво повторила вопрос:

— Она была блондинка или брюнетка, как я?

— Блондинка, — отвечал муж, не смотря на нее.

Она заломила руки, лежавшие на коленях, и не сказала ничего больше. Нависшие брови мистера Ниля поползли зловеще вниз, когда он вернулся к рассказу. Шотландец испытывал большое неудовольствие — он поймал себя на мысли, что испытывает тайное сострадание к ней.

— "Я сказал, — продолжалось в письме, — что Ингльби был допущен к короткости в отношениях со мной. Мне было жаль оставить его, и меня огорчили его очевидное удивление и досада, когда он услышал, что я уезжаю. Для собственного оправдания я показал ему письмо и портрет и сказал ему всю правду. Интерес, возбужденный в нем портретом, едва ли был меньше моего. Он расспрашивал меня о фамилии и состоянии мисс Блэнчард с сочувствием истинного друга и подкрепил мое уважение и мое доверие к нему, великодушно поощряя меня стремиться к моей новой цели. Когда мы расстались, я был здоров и весел. Прежде чем мы встретились на следующий день, меня внезапно поразила болезнь, угрожавшая и моему рассудку, и моей жизни.

Я не имею доказательств против Ингльби. На острове была не одна женщина, которую я оскорбил до самых крайних пределов, за которые уже не может быть прощения и мщение которой могло поразить меня в то время. Я не могу обвинить никого, я только могу сказать, что мою жизнь спасла моя старая черная няня и что эта женщина впоследствии призналась, что она употребила противоядие, известное неграм против яда, употребляемого неграми же в той стране. Когда настали первые дни выздоровления, корабль, на котором я взял место, уже давно отплыл. Когда я спросил об Ингльби, мне сказали, что он уехал. Доказательства его непростительных проступков были мне представлены, против которых не устояло даже мое пристрастие к нему. Он был выгнан из конторы в первые дни моей болезни, и о нем ничего более не было известно, кроме того, что он оставил остров.

Во все время моей болезни портрет лежал под моим изголовьем, во все время моего выздоровления он был моим единственным утешением, когда я вспоминал о прошлом, и моим единственным ободрением, когда я думал о будущем. Никакие слова не могут описать, до какой степени эта первая фантазия утвердилась во мне. Этому помогли время, одиночество и страдания. Мать моя при всем своем желании этого брака была изумлена неожиданным успехом своего плана. Она написала к мистеру Блэнчарду о моей болезни, но ответа не получила. Она предложила написать опять, если я обещаю не оставлять ее до моего совершенного выздоровления. Мое нетерпение не знало границ. Другой корабль в гавани давал мне новую возможность уехать на Мадеру. Прочитав еще раз пригласительное письмо мистера Блэнчарда, я надеялся, что я найду еще его на острове, если воспользуюсь этим случаем. Несмотря на просьбы моей матери, я настоял, чтобы взять место на втором корабле, и на этот раз, когда корабль отплыл, я был на нем.

Перемена принесла мне пользу: морской воздух сделал из меня человека. После необыкновенно быстрого путешествия я достиг цели моего странствования. В прекрасный тихий вечер, которого никогда не забуду, я стоял один на берегу, прижимая ее портрет к моей груди, и увидел белые стены дома, где, я знал, живет она.

Я обошел вокруг сада, чтобы успокоиться, прежде чем войду. Осмелившись войти в калитку, я заглянул в сад и увидел там женщину, стоявшую на лугу. Она обернулась лицом ко мне, и я увидел оригинал моего портрета, осуществление моей мечты! Бесполезно, хуже чем бесполезно писать об этом теперь. Скажу только, что все обещания, которые портрет дал моему воображению, живая женщина оправдала в моих глазах в ту минуту, когда я в первый раз взглянул на нее. Скажу только это, и ничего больше.

Я был так взволнован, что не мог решиться представиться ей. Я воротился назад, не примеченный ею, и, направившись к парадной двери, спросил прежде ее отца. Мистер Блэнчард ушел в свою комнату и не принимал никого. Услышав это, я собрался с мужеством и спросил мисс Блэнчард. Слуга улыбнулся.

— Наша молодая барыня уж не мисс Блэнчард, сэр, — сказал он, — она замужем.

Эти слова поразили бы многих в моем положении. Они разгорячили мою пылкую кровь, и я схватил слугу за горло в припадке бешенства.

— Это ложь! — закричал я, как будто говорил с одним из невольников в моем поместье.

— Это правда, — отвечал слуга, вырываясь от меня. — Муж ее здесь, в доме.

— Кто он? Говори, негодяй!

Слуга отвечал, назвав мое собственное имя:

— Аллэн Армадэль.

Теперь вы можете угадать правду. Фергус Ингльби был отверженным сыном, чье имя и чье наследство взял я.

Рассказ о том, как был произведен этот обман, необходим для объяснения (я не скажу — для оправдания) моего участия в происшествиях, последовавших за моим приездом на Мадеру.

По собственному признанию Ингльби, он приехал в Барбадос, узнав о смерти своего отца и о моем праве на его наследство, с решительным намерением ограбить меня и сделать мне вред. Мое опрометчивое доверие доставило ему такой удобный случай, на который он никогда не мог надеяться. Он перехватил письмо, которое мать моя написала мистеру Блэнчарду в начале моей болезни, сам побудил отказать ему от места и уехал на Мадеру на том самом корабле, на котором должен был ехать я. Приехав на остров, он подождал, пока корабль отправится дальше, а потом представился мистеру Блэнчарду, не под чужим именем, о котором я продолжаю говорить о нем здесь, но под тем именем, которое, конечно, принадлежало столько же ему, сколько и мне, — под именем Аллэна Армадэля. Обман сначала представлял немного затруднений. Ему приходилось иметь дело только с больным стариком, который не видел мою мать почти половину своей жизни, и с невинной девушкой, которая никогда ее не видела. Он довольно узнал во время службы у меня, чтобы отвечать на немногие вопросы, которые задавали ему, так же хорошо, как мог бы отвечать я сам. Его наружность и обращение, его привлекательные манеры с женщинами, его хитрость и находчивость сделали остальное. Пока я лежал в постели больной, он приобрел привязанность мисс Блэнчард. Пока я мечтал над портретом в первые дни моего выздоровления, он получил уже согласие мистера Блэнчарда на брак, прежде чем он с дочерью уедет с острова.

До сих пор слабость зрения мистера Блэнчарда помогала обману. Он посылал в письме поклоны моей матери и получал выдуманные ответы. Но когда предложение жениха было принято и день свадьбы назначен, мистер Блэнчард счел долгом написать к своему старому другу, спросить ее формального согласия и пригласить на свадьбу. Он мог написать только часть письма, остальное было докончено под его диктовку мисс Блэнчард. Ингльби, уверенный в сердце своей жертвы, встретил ее, когда она выходила из комнаты отца с письмом, и сказал ей правду. Она была еще несовершеннолетняя, и положение было серьезно. Если отдать письмо на почту, не оставалось никаких средств, кроме разлуки или бегства при таких обстоятельствах, которые делали обман почти верным. Можно было заранее узнать, куда отправляется каждый корабль, а яхта, на которой Блэнчард приехал на Мадеру, еще ждала в пристани, чтобы отвезти его обратно в Англию. Оставалось только продолжать обман, перехватив письмо, и признаться во всем, когда они уже будут обвенчаны. Какие искусные и убедительные доводы употребил Ингльби, как низко воспользовался он ее любовью и ее доверием, чтобы сделать ее такой же, как и он сам? Он успел заставить ее унизиться до обмана. Письмо не дошло до своего назначения, и с согласия дочери доверие отца было употреблено во зло.