Читать книгу "Все прекрасное началось потом - Саймон Ван Бой"

Чем дольше Джордж сидел на каком-нибудь могильном камне, тем сильнее чувствовал близость к лежащему под ним малышу. Его «лучший» друг на церковном кладбище упокоился в 1782 году. На его надгробии было написано:

«1778–1782

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ СЫНОК НАШ ТОМ КОПТОРН,

ПОЧИВШИЙ ОТ РОДУ ЧЕТЫРЕХ ЛЕТ,

ВОСЬМИ МЕСЯЦЕВ, ДВУХ НЕДЕЛЬ

ТРЕХ ДНЕЙ И ЧЕТЫРНАДЦАТИ ЧАСОВ.

КАЖДОЕ МГНОВЕНИЕ С НИМ

БЫЛО НАМ ОТРАДОЙ ЗЕМНОЙ».

Джордж думал – может, однажды кто-нибудь исхитрится подсчитать и минуты его жизни.

Иногда он воровал в кафетерии картонные пакетики с шоколадным молоком и выливал несколько капель на могилу Тома.

Часть плоских надгробий потрескалась от непогоды. На других время стерло целые куски надписей. А одно было совсем истертым. Джордж представил себе, что это его собственное надгробие.

Лето… он лежит неподвижно в сухой траве. Солнце греет лицо, точно горячая щека любимой. Глаза подернуты жгучей пеленой теплой крови.

Он размышлял, как там сейчас его отец, и казнил себя за то, что отец ушел, когда ему было семь лет. Безотцовщина только крепче связала его с матерью. Но так или иначе, непонятно почему, ему казалось, что как семья все они умерли.

Однажды Джордж решил, что отец и впрямь умер, а его таинственная жизнь где-то за границей всего лишь ширма, потому что именно он, Джордж, каким-то образом был виноват в его смерти, вот только каким именно, вспомнить он не мог. Но в действительности могло быть и так, что отец его жил себе поживал без них и у него был другой сын там, в Саудовской Аравии, где находилась его нефтяная компания, и сын этот, наверное, был умнее, красивее и ростом выше Джорджа. Правда об отце так и осталась бы тайной, если бы он не объявился спустя несколько лет.

Джордж выбрал Афины задолго до того, как туда на самом деле отправился. Этот город, как ему казалось, он хорошо знал по многочисленным текстам, которые переводил.

Незадолго до окончания Эксмута Джордж сообщил матери в письме домой, что собирается за два года закончить колледж, уехать в Афины и заниматься археологической лингвистикой. Джордж уверял мать, что своими находками археологи обогащают современную культуру. Он приводил примеры. Так, в суровой израильской пустыне Негев археологи обнаружили устройство, с помощью которого древний народ набатеи две тысячи лет назад орошал поля, пропуская дождевую воду через систему оросительных каналов в водосборники. После того как эта технология была открыта заново, жизнь быстро вернулась в те края и нынешние поселенцы стали выращивать там все что душе угодно.

Но самое удивительное, писал Джордж в другом письме, – то, что после многолетних неудачных попыток отыскать следы земледелия в высокогорном озерном краю в Перу и Боливии, на высоте около четырех тысяч метров, археологи наконец наткнулись на технологические приспособления, с помощью которых древние благополучно выращивали хлеб на площади порядка двухсот тысяч акров.

В ответных письмах мать ни разу не коснулась его исторических экскурсов. Зато она писала ему, что ела на завтрак, как погода нарушила ее планы, в каком состоянии находится их дом, что у них мало денег и она боится, потому что не знает, как теперь будет праздновать свой день рождения. Однажды она написала, что ей сделали несложную операцию, что месяца три она писать ему не сможет, и в заключение попросила за нее не волноваться.

Между Эксмутом и Афинами Джордж отучился в небольшом гуманитарном колледже, неподалеку от своей школы. Жил он в общежитии, которое студенты прозвали Лисьей норой. У него были койка, стол, стул, лампа и маленькая книжная полка, беспорядочно заставленная непомерным количеством книг.

Его соседа по комнате звали Джошуа – он был с какого-то острова у побережья штата Мэн, носил прозрачные брекеты на зубах и гонял на велосипеде образца пятидесятых годов.

Субботними вечерами Джордж переписывал целые разделы из «Илиады» и «Одиссеи» на древнегреческом. После первого курса английского Джордж вручил преподавателю папку с несколькими своими переводами. Преподаватель был человек весьма преклонного возраста. Раскрыв папку, он на мгновение растерялся, потом сказал: «Иисус Назорей».

На первом курсе Джордж как-то раз два дня кряду слушал партиты Баха, прокручивая их снова и снова, и без наушников.

А через неделю, вернувшись к себе в общагу, он обнаружил, что шкаф его соседа по комнате опустел, а на койке у него остался только матрас. У Джорджа на подушке лежала записка:

«Дорогой Джордж,

Я переселился! А если тебе будет нужен друг, я всегда рядом, в комнате чуть дальше по коридору…

Джошуа Б.»

Джордж завернул компакт-диски с «Французскими сюитами» Баха в маленький пакет и перевязал его ленточкой. Потом откупорил бутылку джина, пару раз хлебнул из нее, после чего плеснул немного джина в стакан и смешал его с тоником.

Следом за тем он достал блокнот и ручку.

Посмотрел на стакан, глянул в окно – на чуть клонящиеся от ветра высокие деревья, которыми был засажен весь студенческий городок. Взял пакет и, пройдя немного дальше по коридору, оставил его возле двери новой комнаты Джошуа с запиской следующего содержания:

«Когда Иоганну Себастьяну Баху было девять лет, он переписал целую нотную библиотеку. Он тайком выбирался из спальни, спускался вниз, тихонько поворачивал железное кольцо, поднимавшее щеколду, и преспокойно трудился себе при лунном свете. Страсти, которыми мы не можем управлять, ограничивают нас.

Дж.»

Через несколько дней после любовной встречи с Ребеккой Джордж сидел поздним вечером в кафе у своего дома и снова переживал ту ночь. Он силился вспомнить все до мельчайших подробностей: что она говорила и что у них было на обед. Ему хотелось иметь у себя ее фотографию или прядь волос – хоть какой-нибудь предмет в память о той ночи, который можно было бы ощущать в руке как доказательство того, что наконец это случилось: он влюблен.

Глава шестая

Следующий день был воскресенье. Проснувшись, Ребекка приняла душ. И принялась убираться у себя в мастерской. Приведя все в порядок, она вдруг почувствовала, что ее как будто тянет из дома, и решила пройтись по узким рядам блошиного рынка Монастираки. Она достала пару одноцветных белых брюк, достаточно просторных, чтобы не слышать зазывных рявкающих окликов жидковолосых рыночных торговцев. Она уже вышла из того возраста, когда хочется привлекать к себе внимание мужчин, даже несимпатичных.

Блошиный рынок манил самую разношерстную публику. Обездоленных работяг, выискивающих безделушки, чтобы потом перепродать подороже. Цыган (в основном неместных), падких на все пестрое, в том числе туристов, обвешанных всевозможными сувенирами, включая армейские бинокли, сделанные в бывшем Советском Союзе (с голограммой в виде серпа и молота на окулярах). Был там и вездесущий преступный элемент, который проникает на все массовые уличные мероприятия в Афинах и, проявляя особый интерес к толпе, высматривает в ней лица, способные удовлетворить его порочные фантазии.