Читать книгу "Яд для Наполеона - Эдмундо Диас Конде"

Обстановку лаборатории составляли разнокалиберные столы и несколько стульев. Две ближайших ко входу столешницы на козлах были уставлены плошками и горшками с растениями. В потоке солнечного света, падавшего из оконца, искрились и плясали стайки пылинок, но вскоре дым заволок и оконце, и растения. У другой стены, подле книжной полки со множеством объемистых томов, располагался еще один стол — письменный, по размеру сопоставимый с кабинетным. На нем располагались чернильница с двумя перьями, раскрытая тетрадь и закрепленный на штативе сосуд, напоминавший перевернутую кверху дном здоровенную бутыль. Исходивший из него пучок трубочек заканчивался в стеклянном кубе с резервуаром, который сообщался с колоколом, погруженным в ртуть или нечто в этом духе. Под столом находилась педаль, соединенная с установкой посредством системы тяг, громоздились прислоненные к плинтусу разнообразные зеркала и горелки.

На двух других стенах на цепях висели полки. На верхней были шеренгами выстроены флаконы и банки из фарфора, стеклянные емкости грушевидной формы. На средней теснились пузатые круглые емкости из разноцветного стекла и всевозможные склянки самых причудливых конфигураций. И, наконец, на нижней размещалась прочая химическая посуда, лабораторные принадлежности: воронки, мехи; весы, ступки, змеевики, колбы и реторты.

Виктор, весь перепачканный копотью, неподвижно стоял посреди подвала, держа в руке кювету с осколками стекла, и растерянно смотрел на юношу. Затем, приткнув кювету на один из столов на козлах, обтер себе тряпкой лицо. Безымянный юноша перевел взгляд на растения, сделал шаг, чтобы рассмотреть их, и под подошвами его башмаков захрустело стекло.

— Какой ужасный кавардак! — с отвращением изрек Жиль.

Осторожно ступая, он обогнул столы на козлах и, всем своим видом показывая непричастность к делам отца, посмотрел на оконце под потолком.

— Белена черная, белладонна… — перечислял юноша, двигаясь вдоль столов. — Дурман и мандрагора, — указал он на два последних растения. — Остальные я не знаю.

Виктор одобрительно кивнул, затем наморщил лоб и сообщил названия:

— Мак снотворный, кофейное дерево и конопля. Могу предположить, что в минуты досуга вам доставляет удовольствие заниматься разведением зеленых насаждений.

— У меня нет такой возможности, мсье. Я знаю это из книг.

Жиль присоединился к собеседникам, встал справа от отца и вдруг потянулся к экзотическому цветку. Он не просто дотронулся до него, но почему-то слегка потер лепестки.

— Осторожно, это же… — только и успели промолвить в один голос Виктор и безымянный юноша.

Немного погодя Виктор, добродушно посмеиваясь, сказал:

— Ну и дела! Пятна на пальцах не сойдут теперь несколько дней, ты это знаешь? — веселился он, постреливая глазами в сторону юноши без имени. — Придется привыкать. Ха-ха-ха!

Жиль залился краской до кончиков ушей.

С улицы, доносился нараставший с каждой минутой шум. Отдаваемые офицерами команды, ржание коней и цокот копыт сливались с криками толпы.

— Военные! — с пафосом произнес сконфуженный Жиль и бросил выразительный взгляд на окно. — Пойду посмотрю. — И он кинулся вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Виктор изменился в лице и опустил голову, протирая руки тряпкой.

— Ох уж это увлечение военной мишурой! — воскликнул он. — А ведь военные убивают все, что есть хорошего в политике. Они злоупотребляют впечатлительностью и горячностью молодежи. Посмотри на Жиля. Стоило на улице появиться мундирам, как его точно ветром сдуло. И ответственность за это несет первый консул. Ты-то сам что думаешь на сей счет?

— Я не разбираюсь в политике, мсье, — ушел от ответа юноша, размышляя совсем об ином. Как такой умный человек может всерьез думать, что неожиданный уход его сына связан с желанием поглазеть на мундиры? Разве он не понял, что Жиль просто бежал от постыдной для себя ситуации?

— Все вокруг — политика, сынок.

— Да, мсье. — Он был смущен столь теплым к нему отношением.

— Этот дом купил еще мой отец, когда ему удалось накопить некоторые средства. Ты видел фасад? Я собственноручно сбил с него герб. Мне претит выпячивание собственного псевдовеличия.

Виктор резко тряхнул головой, вызвав настоящий листопад.

— Понимаю, мсье.

— Я знаю людей, вся жизнь которых подчинена одному — быть всегда при деньгах и не работать. — Ученый грустно вздохнул. — Но этим людям не достает смелости даже для того, чтобы бороться за свои устремления.

К этому моменту на улице стоял уже невообразимый гомон, прорезаемый барабанной дробью.

— Мне пора идти, мсье. Я и так у вас загостился.

— Удели мне еще минуту. Хочу спросить, не знаешь ли, как у Жиля с учебой? Последний раз, когда я задал ему этот вопрос, он так на меня осерчал, что не разговаривал потом целую неделю. Ему угрожает отчисление. Ты знаешь об этом?

— Мы знакомы всего пару дней.

— Ах, ну да, конечно! — Он опять хлопнул себя по лбу. — Забыл. — И тут же, вспомнив что-то, добавил: — А как Жиль играет на фортепиано, ты слышал? Ему бы чуть больше силы воли, и он мог бы стать настоящим виртуозом!

Юноша промолчал, ибо не знал, что на это ответить.

— Погоди-ка, у меня для тебя кое-что есть. — Виктор обвел глазами корешки книг на стеллаже. — Вот, возьми! — Радостно улыбаясь, он вложил в руки юноши небольшой томик в обложке пурпурного цвета с золотым тиснением. — Надеюсь вскоре снова видеть тебя здесь. Уверен, ты будешь Жилю добрым другом.

На пороге юноша столкнулся с Жилем, который созерцал море колыхавшихся над головами дамских платочков, реявшие на ветру знамена и вымпелы, ментики, доломаны и бело-голубые мундиры, блестящие штыки и конскую амуницию, золотые эполеты, аксельбанты, шнуры… Ликующая толпа, заполонившая улицу по обеим сторонам, восторженными криками приветствовала эскадроны гусар и роты гренадеров.

Прощание было коротким. И странным. Жиль вырвал из его рук книгу и, перейдя на ты, спросил:

— Тебе отец это дал? Или ты стащил?

— Я в жизни ни у кого ничего не крал.

— «Трактат о растениях», — нараспев прочел Жиль и скривился в презрительной ухмылке, возвращая томик. — Всего-то? Довольно скромно.

Не найдя других слов, они расстались.

Юноша закутался в свое старенькое пальтецо. Когда он дошел до улицы, проложенной там, где еще недавно теснились дряхлые средневековые постройки, начало смеркаться. По этой улице, которая по слухам будет называться Риволи, в память об одной из первых побед Наполеона над австрийской армией, он проследовал до Лувра, повернул налево и пересек Сену по Мосту Искусств, затем добрался до Люксембургского дворца и вошел в сад. Когда он из него выходил, ночь уже вступила в свои права.

Обратный путь его пролегал мимо церкви Сент-Эсташ и по улице Рамбюто, откуда рукой подать до Сен-Дени. Юноша шел как обычно, широким шагом, но не торопясь. Как и все в Париже, он прекрасно знал, что темное время суток здесь — излюбленная пора грабителей и налетчиков, но беспокойства не испытывал, поскольку ничего по-настоящему ценного, о чем стоило бы сожалеть, злоумышленники у него отнять не могли.