Читать книгу "Путь к сердцу. Баал - Вероника Мелан"

Еще бы знать, что впереди только хорошее, что когда пролетят эти три месяца, будущее расстелится безмятежной гладью – спокойной и манящей. Знать бы.

«Уверенность есть вера, – всплыли из ниоткуда строчки из учебника, – а вера достигается усилием и решимостью верить в хорошее. Осознанным выбором, склоняющим чашу весов от негативного к позитивному. Чтобы научиться верить, требуется внутренний запас сил, который восполняется сразу же, стоит вере занять прочное место в сомневающемся сознании…»

Где бы только ее взять – эту решимость?

Алька неслышно вздохнула и направилась прочь от парка, от центральных улиц, к окраине. Шла долго, даже устала, но сорок минут спустя достигла цели – широкой асфальтированной дорожки, тянущейся вдоль Великой Стены.

Здесь никто не прогуливался – сюда вообще старались заглядывать как можно реже – все-таки Стена, а за ней опасно – лишь расположившиеся на удалении друг от друга стражницы отдыхали в тени деревьев.

Одна из таких, одетая в военную форму, курила неподалеку от Алька, изредка поглядывала на Стену; из-под дерева плыл табачный дым.

В городе курили редко – считалось немодным. Мужчинам эту пагубную привычку запрещали совсем – нечего портить качество спермы, – а вот женщины изредка баловались тонкими папиросками, вставленными в длинный мундштук. Аля не курила. И таких толстых коричневых сигарет, как держала в пальцах стражница, до этого никогда не видела.

– Ты чего здесь забыла? – спросила та, стоило Алесте приблизиться. Не зло спросила и не добро – просто поинтересовалась. – Заблудилась, что ли?

– Нет.

У Альки не то от волнения, не то от мази зачесались ладони. Кто еще сможет ответить на ее вопрос, если не женщина в форме? Ведь она дежурит здесь сутками, а, значит, знает куда больше, чем лживые газеты. Вопрос лишь – скажет ли?

– Я… – нервы дали о себе знать запершившим горлом, – мне… мне идти скоро.

– Туда, что ли?

Женщина с короткой стрижкой качнула головой в сторону Стены.

– Туда.

– А-а-а…

«А-а-а» прозвучало непонятно – не то сочувственно, не то равнодушно.

– И я волнуюсь.

– Ну. Все волнуются.

Было видно, что стражнице диалог не нужен, и Алька заторопилась объяснить, пока ее не отправили восвояси.

– Нам просто «диких» сегодня показывали – какие же они… страшные.

– Те, которых сегодня изловили?

– Да, двоих.

– Слышала.

– И я… я подумала спросить,… а часто похищают?

Незнакомка в форме в какой-то момент напряглась, поджала губы, взглянула из-под фуражки неприветливо – на Стене в башнях перекликивались дозорные, – затем уловила в Алькиных глазах настоящих испуг и чуть размякла.

– Не велено нам говорить. Но часто, да. В месяц человек шесть-семь.

«Шесть-семь?!» – это много, очень много! Гораздо больше, чем вещала благостная газетная статистика. Какое там «не о чем беспокоиться»?

– Только сегодня вот одну опять… умыкнули. Гады недоделанные. Не отбили мы ее.

Стражница наклонилась и аккуратно затушила окурок о землю.

– А назад? Многие из них возвращаются назад?

Але отчаянно сильно хотелось верить в хорошее, невероятно хотелось.

– Назад? – дама в фуражке посмотрела на незнакомку, как на умалишенную. – Дура, что ли? Назад никто не возвращается. Никогда.

И она взглянула наверх, на башни, над которыми безмятежно и легко плыли по синему небу далекие белые облака.

Ташка перестала дуться после троекратного «прости». Важно кивнула Альке, слезла с деревянной скамейки за собственным домом и со словами «ты же еще не ужинала» убежала внутрь. Вернулась с двумя пластиковыми баночками йогурта и ложками – Алеста по-доброму хмыкнула: чем бы ни ужинали Эльза Геннадьевны и ее дочь, котлетами это точно не являлось. Здесь не готовили ежевечерний ужин, не садились за стол вместе, не вели чинных разговоров.

«Не компостировали друг другу мозги».

После Похода к Дее мать Ташки мужа заводить не стала – не пожелала осквернять тело мужскими прикосновениями, и потому в доме часто царила тишина – сама она читала наверху, дочь находила дела внизу. А еще, наверное, из-за отрицательного отношения матери к мужскому полу, Ташка приобрела к нему же интерес исключительно положительный – ей во что бы то ни было хотелось «попробовать мужчину», но она пока не решалась.

– Ешь!

Тощая рука с веснушками решительно пододвинула к Альке йогурт; крыльцо задней веранды утопало в саду – не ухоженном, как в родном доме, а диком, заросшем всем подряд и оттого почему-то уютным. Натуралистичность нравилась и Ташке, и Альке, но только не хозяйке дома, однако денег на садовника все равно не было – управляя химчисткой, Эльза Геннадьевна зарабатывала немного. И неубранный сад шумел, колыхался листьями лопуха, пестрел цветущим осотом.

Алька посмотрела на йогурт, поджала колени теснее к груди и отвернулась. Прищурила глаза, процедила отрывисто:

– Я не хочу. Туда. Идти.

Они обе знали «куда».

– Так не ходи!

Подруга уже облизывала ложку, причем не как все, поворачивая ее выпуклостью вниз, а наоборот – бугорком кверху, языком снизу. Когда-то Альку злила подобная «неправильная» манера, потом привыкла.

– Я не могу. Я должна.

В «должна» пролилось все накопленное за последние месяцы отчаяние.

– Да никому ты ничего не должна, – вскинулась Ташка.

– Должна! Матери. Я ей все должна.

– Нет.

– Да.

– Нет.

– Да!

– Просто возьми и слейся.

– Что значит «слейся»? – удивилась Алька.

– Ну, возьми денег сколько сможешь, билет на автобус до дальнего города и начинай новую жизнь, свою жизнь – для себя, не для нее.

– Ага, чтобы она занесла меня в список «отвергнутых»?

– Ты что?! – Ташкины глаза стали круглыми. – Она такого не сделает!

– Сделает, – Алька в этом даже не сомневалась. Если дочь пойдет наперекор приказам, оскорбленная Ванесса Терентьевна пойдет на все, чтобы показать, насколько она обижена и оскорблена, в том числе и жестко отомстит – поместит собственного отпрыска в список тех, кто не «уважил» волю родителей, чем лишит последнего права на любую достойную должность и зарплату во веки веков, аминь.

– Ну, не изверг же она?

Это Алька комментировать не стала, лишь вздохнула, потерла чешущийся глаз и проморгалась. Опять подумала о том, что неухоженный сад – это чем-то красиво. Не все и всегда должно быть ухожено, рафинировано.