Читать книгу "Зов Ктулху - Говард Филлипс Лавкрафт"

То, что они не были почерпнуты из какого-нибудь известного мифа или романа, становилось особенно ясно потому, что несчастный безумец изъяснялся только в свойственной ему примитивной манере. Он бредил о вещах, которых не понимал и не мог объяснить, о вещах, с которыми он имел дело, но суть которых не мог ни постичь, ни передать словами. Вскоре психиатры пришли к заключению, что источником нарушений является ненормальность сна, сновидения, яркость которых может временами полностью подчинять в момент пробуждения сознание этого, в общем, низкоразвитого человека. По существующим правилам Слейтера судили за убийство, оправдали по причине болезни и отправили в лечебницу, где я занимал весьма скромный пост. Я уже говорил, что в своих размышлениях был постоянно сосредоточен на жизни человека во время сна, и вы можете судить о том рвении, с которым я взялся за изучение нового пациента, как только полностью удостоверился в реальности фактов, описанных в его истории болезни. Он, казалось, питал ко мне особо дружеские чувства, без сомнения порожденные тем интересом к нему, который я не скрывал, и мягкой манерой, в которой я вел расспросы. Вряд ли он мог заметить во время своих припадков, как я, затаив дыхание, ловил его беспорядочные космические словесные образы, но он общался со мной в спокойные моменты, когда он сидел у своего зарешеченного окна и плел корзины из соломы и ивовых прутьев. Возможно, он все время тосковал по утраченной свободе. Его родные никогда не пытались увидеться с ним. Вероятно, они нашли другого временного главу семейства, согласно обычаям этих выродившихся жителей холмов.

Со временем я начал постигать ошеломляющее чудо редкостных фантастических видений Джо Слейтера. Сам по себе этот человек находился на прискорбно низком умственном и речевом уровне, но пылающие титанические образы, описанные им бессвязно и на варварском жаргоне, несомненно, могли сформироваться только в более высокоразвитом или даже исключительно одаренном мозгу. Я часто спрашивал себя, как могло тупое воображение кэтскилского дегенерата создать волшебные картины, само существование которых доказывало наличие скрытой искры гения? Как мог какой-то захолустный болван дойти до идеи этих сияющих сфер, высших излучений и пространств, о которых Слейтер разглагольствовал в своем бешеном бреду? Я все больше и больше склонялся к убеждению, что в этом жалком существе, раболепствующем передо мной, скрывается поврежденное ядро чего-то, находящегося за пределами моего понимания и бесконечно далекого от понимания моих более опытных, но в меньшей мере наделенных воображением коллег-ученых и врачей.

Пока я не мог вытянуть из этого человека ничего определенного. В итоге моих расследований я понял, что это сонное состояние, при котором Слейтер путешествует, проплывая через блестящие поразительные долины, сады, города и дворцы, созданные из света, в область необъятную и неведомую людям, и что там он не крестьянин и не дегенерат, а существо, живущее ярко и наполненно, движущееся гордо и с достоинством, устремляя свое внимание только на некоего смертельного врага, который представляется ему тварью видимого, но эфирного сложения и не обладает человеческими формами, поскольку Слейтер всегда называл его не человеком, а какой-то штуковиной. И эта штуковина нанесла Слейтеру некий ужасный, но невыразимый вред, за который маньяк (если он был маньяком) стремился отомстить обидчику.

По манере, в которой Слейтер намекал на их взаимоотношения, я решил, что он и светящаяся штука были на равных и что в его сонном бытии человек сам был таким светящимся существом той же расы, что и его враг. Это впечатление подтверждалось его часто повторяемыми словами о полете сквозь пространство и о прожигании всего, что помешает его движению. Однако эти концепции формулировались по-деревенски и передавались совершенно неадекватно, и это привело меня к заключению, что если мир сновидений в действительности существовал, то для передачи мыслей в нем не пользовались устной речью.

Может быть, душа сна, вселяясь в это низкопробное тело, отчаянно пыталась рассказать о себе, о понятиях, которые простецкий и запинающийся язык не мог выразить? Может быть, я лицом к лицу столкнулся с загадкой интеллекта, которая объяснит мне эту тайну, если только я научусь понимать и читать ее? Я ничего не сказал об этом старшим врачам, потому что средний возраст склонен к скепсису и цинизму и с трудом воспринимает новые идеи. Кроме того, глава нашего заведения позже в свойственной ему покровительственной манере заметил, что я переутомлен и что мой мозг нуждается в отдыхе.

Я уже давно считал, что человеческие мысли в основном представляют собой движение молекул и атомов, которое может преобразовываться как в волны, так и в лучистую энергию, в тепло, свет и электричество. Эта уверенность привела меня к размышлениям о возможности телепатии или мысленного общения при помощи соответствующей аппаратуры, и в годы учебы в колледже я изготовил установку из приемника и передатчика беспроволочного телеграфа, применявшихся на том незрелом этапе, до эпохи радио. Я испытывал их вместе с коллегами-студентами, но, не получив никаких результатов, убрал их прочь вместе с другими разрозненными приборами, чтобы при случае воспользоваться ими в будущем.

Теперь же, загоревшись желанием проникнуть в жизнь сновидений Джо Слейтера, я снова достал эти устройства и потратил несколько дней, чтобы привести их в рабочее состояние. Как только они были готовы, я не упустил случая их испытать. При каждом припадке буйства у Слейтера я прикладывал передатчик к его лбу, а приемник к своему, постоянно проводя тонкую настройку в гипотетическом диапазоне волн интеллектуальной энергии. Я, правда, не имел понятия о том, как мысленные впечатления, если они будут успешно переданы, возбудят ответные импульсы в моем мозгу, но я был уверен, что могу выделить и истолковать их. Поэтому я продолжал эксперименты, хотя никого не информировал об их характере. Это случилось двадцать первого февраля 1901 года. Когда я мысленно возвращаюсь в эти годы, я понимаю, насколько нереальным все это кажется, и порой сомневаюсь а может быть, прав был старый доктор Фентон, отнеся это на счет моего возбужденного воображения? Я вспоминаю, как он с большой симпатией и терпением выслушал то, о чем я ему рассказал, а потом дал мне успокоительный порошок и отправил в полугодичный оплачиваемый отпуск, в который я должен был уйти на следующей неделе.

В ту решающую ночь я был страшно возбужден и взволнован, поскольку несмотря на тщательный уход, которым его окружили, Джо Слейтер явно умирал. Может быть, потеря горской свободы, а может быть, замешательство, овладевшее его мозгом, оказались слишком резкими для его несколько заторможенной соматики, но по всем признакам огонек жизненных сил едва мерцал в глубине его пришедшего в упадок естества. Он впал в предсмертную полудрему, а с приходом темноты погрузился в беспокойный сон.

Я не стал затягивать смирительную рубашку, как это обычно делалось во время его сна, потому что он был слишком слаб, чтобы быть опасным, даже если он еще раз придет в умственное расстройство, прежде чем покинуть этот мир. Но я поместил между его головой и моей оба конца моего космического радио , надеясь вопреки всему в первый и последний раз получить весть из мира снов за тот малый отрезок времени, который был мне отпущен. В палате вместе с нами находился только один санитар, заурядный парень, который не понимал назначения моих аппаратов и не думал вмешиваться в мои действия. Проходил час за часом, и я заметил, что его голова неуклюже свесилась на грудь, но не стал будить его. Я также, убаюканный ритмом дыхания двух людей, здорового и умирающего, вероятно, чуть позже и сам начал клевать носом.