Читать книгу "Такой ненадежный мир - Шарлотта Армстронг"

«Пьяница», — скептически думал Фред.

Посетитель заслонил глаза ладонями.

— Мать родная, вижу, как приближается эта машина!

Он вздрогнул.

— Похоже, у вас лихорадка, — с некоторым сочувствием заметил Фред. — Вам нездоровится, да? Принесу-ка вам еще глоток, а?

Но посетитель уже вынул бумажник, отсчитал сколько полагалось, плюс чаевые и взялся за шляпу. Он вовсе не собирался напиваться. Фред как будто остался доволен.

— Заходите к нам, — сказал он.

Посетитель прижал шляпу к груди и расхохотался.

— С удовольствием. С огромным удовольствием. Только не знаю, удастся ли, — он похлопал Фреда по плечу. — Прошу прощения, старина. Я немного пьян. Я принимал одно решение. Кажется, начинаю новую жизнь.

Фред ухмыльнулся.

— Тебе, небось, еще не доводилось слышать подобную чушь! — весело воскликнул Сэм. — В моем-то возрасте. Похоже, я появлюсь на сцене.

Он со смехом вышел вон.

ГЛАВА IV

Сэму Линчу стукнуло тридцать шесть. Он жил один. Когда-то Сэм был женат (эти три года были самыми несчастными в его жизни). Теперь он не знал, где проживает его бывшая жена и даже жива ли она.

Подобно сотням молодых людей, Сэм приехал в Нью-Йорк из центральных штатов. И целый год честно посещал Колумбийский университет. Но его влек к себе и цепко держал в объятиях сам город.

Он получил работенку в газете, и в те первые годы жизни в Нью-Йорке Сэму сопутствовал успех. Он стал репортером. Его привлекала проблема насилия, интересовали люди. Главным образом, те, которые оказывают сопротивление насилию. Он пытался разобраться, как это происходит.

В тот период процветания и успеха он взял и женился. Лишь затем, чтобы убедиться в том, что его вовсе не трогают повседневные мелочи семейной жизни. После развода он еще глубже погряз в своей работе. А после войны, после скитаний по забытым богом уголкам планеты (ему так и не пришлось столкнуться с насилием в его чистом виде), он окончательно отдался во власть сидящего внутри демона: Сэм жаждал много знать.

Пробил тот неизбежный час, когда он стал говорить далеко не все из того, что знал, ибо многое понимал и читал в уголках губ, слышал в обычном покашливании. Эти сведения частенько смахивали на подозрения, в то время как попытка заговорить лишила бы его возможности проведать что-то еще. Тем более, его хозяева уже не доверяли ему.

По мере того, как росло недоверие с одной стороны, другая сторона все больше и больше посвящала его в свои тайны. Профессиональные преступники Нью-Йорка не то чтобы доверяли Сэму — нет, просто в их глазах он был чудаком, который любит послушать, но при этом остаться в стороне. Складывалось впечатление, что он заглатывает услышанное и держит его в тайне. К тому же Сэм был одинок и ни с кем не водился.

Для газеты Сэм писал скучные серые заметки. Такие, как пишут все газетчики, но его начальство было им недовольно. Они тоже учуяли, именно учуяли, что Сэм знает очень много, и не могли простить ему его скрытности. Он ни с кем не делился своими знаниями, даже никогда не сплетничал. И у них возникло подозрение, что он попустительствует беззаконию.

Сэм потерял работу. Вскоре еще две или три. Его приняли в сомнительный полусвет, где ему никто полностью не доверял. Зато теперь у него была возможность собирать по мелочам: прислушиваться, догадываться и, благодаря этому, много знать. Сколько? — одному Богу известно. Преступный мир, иной раз доверявший ему кое-какие из своих тайн, никогда толком не знал, как много ему известно. Мир праведный в своей злобе доходил до того, что незаслуженно обзывал Сэма косвенным и даже прямым соучастником преступления, — так сильно их бесила его скрытность.

Сэм писал для самых разных изданий. В своих рассказиках он кратко пересказывал то или иное сенсационное событие, и лишь благодаря как бы невзначай оброненной фразе, на мгновение освещающей все вспышкой, можно было догадаться о богатейшем тайном источнике информации. Так Сэм зарабатывал себе на жизнь и жил один.

Себя Сэм считал зрителем. Он, можно сказать, им и был. Пробьет час, он бросит собирать информацию и заговорит. И превратится в историка минувшего десятилетия. В историка — и более ничего.

Сэм был высокого роста, но осанкой похвастаться не мог. В его походке чувствовалась усталость. В ту апрельскую среду он ссутулясь вышел от Ника и, как обычно, не спеша побрел по городу. Но он уже не смеялся. Он знал: кончается целая эпоха в его жизни. А то и...

Сейчас, когда он знал, что перед ним открывается хорошая возможность покончить со старым, то есть отныне не видеть, не слышать и ничего не знать, мир показался ему светлым, родным. Как будто взгляд стал различать тончайшие оттенки серого камня на тротуарах, радужно переливчатые грани стекла. Каждый кирпич, каждый камень хотелось прижать к сердцу. Старые спичечные коробки в урнах рассказывали ему трогательные человеческие истории.

Да, ему никак не уйти. Это неизбежно. А поэтому прощай уютное кресло в партере. Его влечет к себе сцена. Со страшной силой влечет. А уж он-то знает, как это опасно. Опасен Амбиелли-победитель, но Амбиелли-побежденный становится убийцей.

Следует действовать предельно осторожно.

И все равно он не прибегнет к посредничеству телефона: это какая-то середина, что-то легковесное, не приносящее никакого удовлетворения. Уж если нарушить правило своей жизни и заговорить, то хотя бы обставить это с помпой. Чтобы вкусить всю прелесть столь дерзкого поступка. Он сумеет убедить. Ему поверят. Однако один-единственный, едва заметный жест может оказаться роковым. Да, да. Он дал себе слово не рисковать жизнью впустую.

Он нисколько не сомневался в том, что его жизнь окажется под угрозой. Стоит только Амбиелли догадаться, чьих рук дело...

Он будет осторожен. Не пойдет в полицейский участок. Уж он-то знает, с какой неизбежной быстротой распространяются сведения по каналам этого учреждения, напоминающим метастазы раковой опухоли. И просачиваются за его пределы. Нет, он все расскажет ее родителям, а те из благодарности, быть может, спасут его своим молчанием. Нужно действовать предельно хитро и осторожно, но родителям рассказать придется.

У Сэма была машина — видавший многое автомобильчик, которым он пользовался от случая к случаю. Лучше воспользоваться им, чем брать такси, хотя бы даже пересаживаться из одного в другое, чтобы попасть в верхнюю часть города. Он не хочет оставлять ни следа, ни впечатления, будто старается этот след запутать. Нет, за ним еще не должны следить. И все равно на тротуаре Сэму было не по себе. Но ведь больше не существует никакой организации Амбиелли, если не считать Малыша Хохенбаума, этот последний лист на мертвой лозе. И все-таки лучше воспользоваться своей машиной — ее не смогут допросить ни завтра, ни в необозримом будущем.

Разумеется, ее придется оставить на стоянке, но если даже ее там заметят, вряд ли подумают именно о нем — машина в большом городе безлика и незаметна.