Читать книгу "Любимая игрушка Создателя - Инна Бачинская"

Ему пожимали руки, просили крепиться, убеждали, что мать была необыкновенным человеком, а ему казалось, что она только притворяется мертвой, а на самом деле все слышит, и сейчас заломит бровь и подмигнет ему зеленым смеющимся глазом, и губы шевельнутся незаметно, и скажет она только ему, чтобы никто не слышал: «Выше нос, Юлька! Помни, ты – Величко!»

Он как-то сразу сдал после ее смерти. Отошел от бизнеса, крутизны поубавилось. Женщины перестали волновать. Все обрыдло. Кризис среднего возраста, климакс и депрессия – все, как описано в учебнике.

Он полулежал на скамейке, тяжелый, обрюзгший, в шикарном пальто, дорогие перчатки брошены небрежно рядом, печать богемы на личности – длинные с проседью черные волосы, массивное квадратное лицо, набрякшие веки, чувственный рот. Кремовый, сырого шелка длинный шарф – вокруг шеи в три ряда. Заслуженный деятель искусств, не иначе, красивый еще мужик в летах, режиссер, обдумывающий в спокойном месте очередное судьбоносное произведение – фильм, пьесу, мемуары. Никому и в голову не придет, что сидящий на скамейке человек – профессиональный картежник, шулер высокого полета, аферист, делающий деньги из воздуха и на ровном месте, гастролирующий по столицам близкого и дальнего зарубежья. Человек аморальный, жестокий и подлый. Человек, полный дурного азарта, в совершенстве постигший постыдное ремесло обмана и ограбления ближнего. Для которого главное в жизни деньги, первоклассные еда, питье, одежда и женщины.

Ранняя, холодная еще весна, в беспощадном ее свете – толстый, старый, облезший, как и эта скамейка, бонвиван. Растекся по сиденью, по ребристой жесткой спинке, и чувствует, как выдавливаются из него по каплям жадность и радость жизни. Вернее, жалкие остатки и отголоски былых радости и жадности, и ничего уже не хочется. Вставать со скамейки не хочется. Идти домой не хочется. Ничего не хочется. «Помереть бы к чертовой матери, – подумал Юлий. – Интересно, когда найдут?» Он представил себе, как его, мертвого, грабит случайное жулье – деловито обшаривает карманы, опустошает портмоне, сдирает с пальца старинный перстень с сердоликовой печаткой, рвет нетерпеливо и жадно платиновые часы. При виде ключа от квартиры и документов радостно прищелкивает языком – ну, лох, попал! Следующий шаг – отправиться по адресу. Лично он так бы и сделал, если бы пришлось. Тьфу!

И впервые Юлий взглянул на себя отстраненно, со стороны, как никто другой, зная про себя все. И увидел как в зеркале отвратительного пожилого пошлого самца с неопрятной седой порослью на жирной груди и внизу, глубокой бессмысленной дырой пупка, с отвисшими брыластыми закрылками и брюхом, с острым бледным задом. Пьяницу. Обжору. Бабника. Вора. Он всматривался в воображаемое зеркало и думал, почему красивые юношеские лица в старости превращаются в обрюзгшие бабьи морды?

Под закрытыми глазами – жжение. Неужели слеза прорезалась? В монастырь, что ли, податься? Грехи отмаливать? Может, и хватит времени отмолить, нет на нем крови. Явной нет…

…Кажется, он все-таки заплакал. Слеза выкатилась из правого глаза, пробежала по небритой щеке, обожгла холодом. И глаз задергался нервически. И горло перехватило спазмом. «Вот сейчас… – подумал он невнятно, – оторвется… тромб, и кранты! Как и не было! Неужели… время?»

Чуткий, как и все представители его профессии, он тем не менее не сразу почувствовал, что рядом кто-то есть. Вздрогнул и открыл глаза, испытывая скорее бешенство оттого, что застукали в минуту слабости. Рядом сидела женщина в черном. С закрытыми глазами. Сгорбившись под черным крестьянским платком в красные и синие розы. Сложив безвольные руки на коленях. Он рассматривал ее без любопытства, думая, что беженка с юга или цыганка, сейчас начнет клянчить на жизнь. Подсела к нему, а скамеек пустых полно. Глаза закрыла, физию скорчила, на жалость ловит, думает, разведет лоха. Не на того нарвалась, тварь. Все они… Интересно, сколько она так просидит?

Минут через пять он забеспокоился. Спит? Или… померла? Еще через пять минут не выдержал, потрогал женщину за плечо. Она открыла глаза, посмотрела мимо него, поднялась со скамейки и пошла себе. Юлий опешил. Смотрел ей вслед – высокая, статная, под крестьянским платком, она шла походкой усталого человека, и он почувствовал, что идти ей некуда. Не отдавая себе отчета, он поднялся со скамейки. Постоял, раздумывая, испытывая странную раздвоенность – трезвая половина его личности требовала упасть назад на скамейку и не делать глупостей, не лезть неизвестно куда. От таких неприкаянных одни неприятности. Другая – чужеродная, неизвестно откуда взявшаяся, похоже, только что народившаяся в муках, взяла за шиворот и толкнула вслед.

– Эй! – сказал он ей в спину. – Послушай!

Она не остановилась, хотя не могла не слышать. Злясь на себя за дурацкий порыв, Юлий поспешил ей вслед. Догнал, схватил за руку. Она отшатнулась, не издав ни звука. Пристально смотрела ему в глаза своими длинными черными глазами. «Персидскими», – подумал он, подпадая под странную их магию. Она высвободила руку, продолжая смотреть на него. А он впервые в жизни не знал, что сказать. Стоял дурак дураком. Она вдруг протянула руку и погладила его по колючей щеке. Он дернулся как от удара.

– Все проходит, – вдруг сказала она. Голос был низкий, сиплый. – Просто нужно понять и принять. Все проходит.

– Откуда ты знаешь? – спросил он.

Она пожала плечами, кривовато усмехаясь:

– Пошли.

– Куда? – спросил он по-дурацки.

– Домой.

Глава 5

Поиски смысла

Андрей Калмыков слегка лукавил, говоря или, вернее, умалчивая о себе. Но с другой стороны, Дива не очень и настаивала – им всегда не хватало времени. Ему иногда приходило в голову, что необыкновенная эта женщина любит его не только как любовница, но и, не имея детей, как мать. Да и разница в возрасте сказывалась – около пятнадцати беспощадных лет.

Дива была красива зрелой и смелой красотой, и характер у нее был размашист и резок, с купеческой удалью. Такие характеры по старой памяти считаются мужскими; вот ведь как – мужчин с таким характером поискать, а память осталась. Стереотип остался. Наверное, этим она привлекла скучного, вечно занятого бизнесмена Михаила Руге, к которому однажды нанялась переводчицей. Высокая, легкая как королевская яхта, с копной светлых волос и синими глазами – женщина с глянцевитой обложки дорогого журнала. Да еще наделенная головой в придачу. У Андрея Калмыкова при виде подруги лицо тоже делалось удивленным и даже глупым – как и Руге, он никак не мог привыкнуть, что такая женщина нашла его привлекательным. И приходит почти каждый вечер, нагруженная пакетами с едой и подарками. Он тоже делал ей подарки – она хохотали до слез при виде розовых тапочек с заячьими мордами и длинными ушами и ни за что не хотела снимать их даже в постели. А желтый шарфик повязала бантом на шею и расхаживала нагишом, заглядываясь на себя в зеркало серванта. А зеленым махровым халатом гигантского размера она накрыла их обоих и радостно закричала, что они в палатке в турпоходе и сейчас пойдет дождь. Дело происходило в ванной комнате, и она действительно открутила холодный душ. Зеленый халат облепил их обоих, они запутались, вода делалась все холоднее. Дива визжала и захлебывалась от хохота. Он стоял под ледяными струями молча, покорно, крепко прижимая ее к себе, и был счастлив.