Читать книгу "Добровинская галерея. Второй сезон - Александр Добровинский"

– А вы не находите, что синие канаты элегантней, чем светлые? Я – Лена, жена Константина Николаевича. Помните? Как вы? Что нового? Зайдете ко мне кофе выпить? Я тут рядом, в George V. Заодно поможете покупки донести. Муж-то теперь невыездной… Мы еще на «вы»? А я тебя часто вспоминала. Идем?

Мы пошли в отель, весело болтая о всякой всячине. В конце концов, нас уже и так много чего связывало…

В-морду-дам-де-Пари

На столе валялся проект закона о «домашнем насилии»… Будет обсуждаться в Думе. Интересно бы послушать. Это ужасно – бить женщину! Нормальный человек не может себе этого даже представить. Я не могу. И никогда не мог. Даже цветком в тяжелом горшке нельзя. Правда, несколько раз хотел удушить. Такие вот способные индивидуумы попадались. И рука бы не дрогнула. Если бы законовыдумщики позвали, я бы пошел и выступил. И рассказал. И вспомнил. И еще бы рассказал…

…Лена опаздывала везде и всегда. Каждый Новый год повторялась одна и та же история. Тридцатого декабря, чтобы не опаздывать никуда на следующий день, начинались приготовления. Доставалось и гладилось платье, потом его аккуратно клали на диван и накрывали прозрачной хренью, потом надо было поздно лечь, чтобы поздно встать, чтобы выспаться и быть в форме в новогоднюю ночь.

Первые два этапа (поздно лечь и поздно встать) Лена проходила с блеском. Но подъем был всегда чем-нибудь омрачен.

Например, именно этой ночью я очень сильно во сне дышал, забирая весь кислород в спальне и не оставляя бедной девочке ничегошеньки. Ей пришлось в пять утра вставать и открывать шире окно из-за созданной мною (естественно, нарочно) духоты, и поэтому она замерзала всю оставшуюся ночь и утро, а я даже не пошевелился, негодяй.

Платье, отложенное и выглаженное вчера, сегодня уже никуда не годилось. И надо было, конечно, вместо этого говна брать тот смокинг Тьерри Мюглера с голой спиной от шеи и до… «В общем, надо бежать в магазин, если смокинг еще там, а время уже три часа дня, и, естественно, я опоздаю теперь везде и могу, если ты еще так будешь закатывать глаза, остаться дома, смотреть телевизор одна в новогоднюю ночь, как дура…»

Потом еще были: парикмахер-козел и урод-стилист, «мне идет или не идет, какие часы и серьги», трехчасовой разговор с подругой, у которой муж такой же мерзавец, как и у Иры, выбор вечерней сумочки, бокал шампанского дома, оторванная откуда-то пуговица, которую надо срочно пришить, и еще тысяча всяких разных вещей.

Без пятнадцати двенадцать, с учетом того, что нам надо было ехать хотя бы двадцать минут, я брал в охапку шубу, сумку и перчатки и выбрасывал всю эту кучу на лестницу. После этого вызывался лифт. Лена обычно докрашивалась в машине…

Но тот случай в Париже перекрывал все.

В двенадцать дня у меня была назначена важнейшая встреча в банке BNP около площади Звезды, на avenue Mac Mahon. В сложной французской экономической ситуации (а когда она там была простая) вырисовывался очень большой контракт. По согласованию со второй стороной я должен был брать восемь субподрядчиков, и банк полностью финансировал операцию под гарантию серьезного клиента. Собственно, банк мне его и нашел.

С утра все пошло наперекосяк. Лена собирала чемоданистую сумку, так как ее самолет улетал в 16:00. Ей надо было на пару дней в Берлин по личным делам. Было решено, что она поедет со мной на встречу, подождет в машине, а потом я отвезу ее в аэропорт. Любимая с раннего утра упаковывала вещи сама, и я ее не трогал. Я переворачивал всю квартиру в поисках контракта, который стороны должны были подписать через час с небольшим. Когда я разобрал спальню, гостиную и кухню на молекулы, у меня повисли руки. До встречи оставалось двадцать минут. На глазах были слезы злости и бессилия. Все три экземпляра исчезли. Растворились. Улетели. Утонули. Съелись. Сгорели. Сжевались. Все тридцать страниц. Три раза по десять. Тоненькая папка.

В это время Лена приподняла сумку, чтобы понять ее тяжесть, тихонько крякнула. Я сидел убитый в кресле и молча наблюдал за происходящим. Котик открыла молнию, достала огромную охапку глянцевых журналов «на дорогу» и разделила ее на две части. Одна куча, поменьше, ушла обратно в сумку, большая шмякнулась на стол.

Неожиданно из торчащей в сумке головы раздался знакомый, слегка придушенный нижним бельем голос:

– Вот, нашла твои бумажки, держи! Они попали ко мне в Vogue. Что бы ты без меня делал? А я чувствовала, что какая-то тяжесть тут не моя. А это, оказывается, ты мне туда запихал.

Выяснять отношения и доказывать, что еще вчера вечером все три экземпляра мирно лежали на журнальном столике (правда, сверху идиотских глянцев) и никому не мешали, было некогда. Я остервенело схватил сумку и выскочил из квартиры. Ленка бежала за мной с криком «А где мой паспорт?».

Но меня это мало волновало.

Через несколько минут мы влетели в машину, и в тот же миг часы на ближайшей церкви пробили полдень. Май в Париже безумно красив. Город становится розовый и какой-то зовущий. Было тепло и уютно. Ярко, солнечно и влюбленно.

Мне было тридцать три, и это была моя первая серьезная новая машина, которую я купил за два дня до этого. С приглушенным шуршанием куда-то за наши головы отъехала крыша пятисотого «Мерседеса». Кожа и дерево в салоне источали непередаваемый аромат шарма новой буржуазии. Ленка надела темные очки и подставила мордаху весенним лучам.

Через пять минут на узкой парижской улице около avenue Foch мы уперлись во французскую мусоровозку. Два абсолютно равнодушных к моим истерическим гудкам ближневосточных парубка посмотрели сначала на Лену, кажется, обсудили между собой, что бы они с ней сделали на досуге в своем любимом кишлаке, потом посмотрели на мой арийский вид и тоже обсудили мое будущее в этом же дружелюбном (для подобных мне личностей) месте и продолжали двигаться не спеша, но методично. Звонить в банк было некогда и неоткуда. Мобильные еще не существовали.

Смугло-кривожопый дегенерат в зеленом комбинезоне рассыпал мусорный бак по самой середине проезжей части, и оба работника муниципалитета уставились на лежащее на асфальте содержимое, почесываясь и что-то обсуждая.

Я начал кусать руль.

Еще минут через пять оживленной дискуссии на нефранцузском языке ребята решили, что на avenue Foch так будет красивей, оставили все как есть и поехали дальше.

Подъезжая к банку, я давал Леночке последние инструкции:

– Сиди в машине и слушай музыку. Если понадобится закрыть крышу, нажмешь на эту кнопку. Поняла?

– Поняла, – ответила красотка, не убирая головы от солнечных лучей парижской весны.

В 12:45 я вошел в финансовое логово.

Секретарша посадила меня на диванчик, вручила стакан воды и сообщила, что господин Пелесье пока занят, но должен освободиться через полчаса. Клиента нигде не было видно.