Читать книгу "Дети улиц - Берли Доэрти"

– Чего ты не пишешь? – прошептал он.

– Не умею, – прошептал в ответ Джим. – Я никогда не умел писать.

– Да ладно, это просто! – Брови Кончика взметнулись вверх и исчезли в копне волос. – Просто води мелом по доске, вот так. – Он принялся за дело, и мел заскрипел. – Вот! – Он откинулся на спинку парты, ликуя, сдул с дощечки оставшиеся от мела крошки, а затем показал Джиму.

– Здорово, – согласился Джим. – И что это значит, а?

Удивленные брови Кончика снова метнулись под копну волос.

– Не знаю! Я не умею читать!

Джим прыснул в ладошку, и мистер Бэррек вздрогнул и проснулся, а затем похромал по проходу прямо к Джиму.

– Смешно тебе, значит?

Джиму показалось, что он примерз к сиденью. Губы его слиплись, словно между ними образовался лед.

– Нет, он не смеялся. Это все я. – Кончик вскочил, когда учитель уже взмахнул веревкой, готовясь опустить ее на вытянутые руки мальчика.

Женщины, складывавшие у огня простыни, закудахтали. Мальчики, пока все это происходило, сидели в полной тишине, глядя прямо перед собой и сложив руки на партах.

Мистер Бэррек возвышался над Джимом, словно башня.

– Что он тебе сказал?

Джим заставил себя подняться, ноги его дрожали, будто тростник на ветру.

– Он сказал, что не умеет читать, сэр, – прошептал он, а потом был вынужден крикнуть это несколько раз, пока мистер Бэррек его наконец не услышал.

– Не умеет читать! – пролаял учитель. – Не умеет читать! Конечно, он не умеет читать! Какой смысл учить таких мальчиков, как он, читать? Зачем любому из вас чтение или письмо, вы, жалкие грешники? – Он снова схватил Кончика за руку и хлестнул по ней веревкой.

Джим покосился на Кончика, боясь сказать хоть слово. Он видел, что мальчик вот-вот расплачется, что он прячет ладонь под мышкой.

– Пиши! – пролаял мистер Бэррек, и Джим схватил мел и начал яростно карябать им по дощечке – точно так же, как делал Кончик.

Когда то утро закончилось, мистер Бэррек велел мальчикам принести инструменты. Громко хлопая партами и топая ботинками, они побежали к большим шкафам в конце комнаты, только для того чтобы на них накричали и заставили проделать то же самое в тишине.

– Мне бы все равно досталось, – пробормотал Кончик, обращаясь к Джиму, когда поднялся шум. Глаза у него все еще были влажными.

– Больно было? – спросил у него Джим.

Мальчик в ответ кивнул.

– Если Бэррек один раз ударит, то будет бить всегда, – сказал он, подул на руку и снова спрятал ее под мышку. – Каждый день, если сможет. Главное, не позволить ему начать. Скажи Бэрреку, что это сделал Кончик, если он будет тебя за что-то ругать. Кончику все равно достанется, так что не стесняйся.

На парту перед ними поставили барабан, один на двоих, и Кончик приподнялся, потянувшись за палочкой. По взмаху руки учителя зазвучала мелодия гимна, настолько громкая и заунывная, что прачки выбежали из комнаты, зажимая уши. Ничего подобного Джим никогда прежде не слышал. Кончик легонько стукнул его палочкой и прошептал, что нужно бить с другой стороны барабана. Сначала Джим ударил легонько. Он наблюдал за Кончиком, пытаясь определить ритм в этой какофонии звуков, видел, что все мальчики пытаются что-то напевать – маленькие черные дыры их ртов открывались и закрывались в грохоте барабанов, а пламя свечей трепетало и плясало, словно маленькие белые дьяволята.

– Что ты говоришь? – прокричал Джим, приблизившись как можно ближе к Кончику.

– Ненавижу это место! – услышал Джим голос мальчика, слабый и жалобный в этом грохоте. Он закрыл глаза и колотил по барабану в такт каждому слову: – Я ненавижу это место! Бом, бом , бом, бом.

– Я тоже, – согласился Джим. – Бом, бом, бом. – Он закрыл глаза и запрокинул голову. Он кричал во тьму, открывая рот, выпуская на волю сдавливавшие горло слова. – Хочу к папе. Хочу к маме. Бом, бом, бом. Хочу к Эмили. Бом, бом, бом. Хочу к Лиззи. Бом, бом, бом-бом, бом ! Я хочу вернуться домой .

Мистер Бэррек поднял руку, и звук прекратился, словно его разорвали на клочки. Повисла тишина – вязкая, плотная тишина. Джиму показалось, что все его мысли рухнули в нее, а затем успокоились. Ему стало легче.

7

Дикая птица

– Джозеф, сколько вы здесь находитесь? – спросил как-то Джим сутулого человека во дворе.

– Нахожусь здесь? – Джозеф повернул голову и покосился на Джима. – Иногда мне кажется, что я здесь родился. Другого места я не знаю, сынок. Да и это место не знаю тоже. – Он пододвинулся к Джиму поближе, чтобы повернуть голову и посмотреть на длинное высокое здание с рядами зарешеченных окон. – Я не был в комнате для женщин, хотя давным-давно я, вероятно, бывал в детской, я так думаю, вместе с матерью. Я был среди тех, кто находится в лазарете. Но здесь столько извилистых коридоров, мансард и вообще мест, где я никогда не был, Джим. И не хочу туда попадать. Это место – словно целый мир. – Он развел руками. – Целый мир.

– Нет, Джозеф, – возразил ему Джим. – Здесь нет лавок и нет карет. И деревьев тоже нет. – Он закрыл глаза, пытаясь заставить себя вспомнить, как было там, вне работного дома. – И реки нет. А снаружи есть большая, просто огромная река.

– Правда есть? – переспросил Джозеф. – Мне было бы интересно посмотреть на ту реку. Хотя, сказать честно, Джим, не знаю я, что такое река. Я тебе кое-что скажу. – Он положил руку на плечо Джима и прижал свой рот к его уху: – Я не хочу умирать здесь. Если бы мне кто-нибудь сказал, когда я умру, я был бы благодарен. Потому что для начала я взобрался бы на ту стену. – Он снова опустил голову и уставился на свои ботинки, негромко насвистывая. – Да, именно так бы я и поступил.

Кончик что-то бормотал и толкал Джима в бок, но Джим смотрел на высокие стены, окружавшие работный дом, и бледное небо над ними.

– Сколько я уже здесь, Кончик? – спросил он.

– А мне откуда знать? – Кончик обхватил себя руками. – Двигайся, Джим. Холодно.

Отличить один день от другого было невозможно, все они были одинаковы. Школа, изготовление мешков, сон. Единственное, что менялось, – это небо. Джим видел, как серые от снега тучи превращались в нежные весенние, дождевые. Он чувствовал, как лето обжигало его в тяжелой и колючей одежде. А теперь небо снова стало стального серого цвета. С рукояти насоса свисали длинные сосульки.

– Я провел здесь год, – заключил Джим.

Именно в тот момент крохотная искорка надежды, тлевшая у него в душе, начала пробиваться наружу, словно дикая птица.

– Я должен бежать. – Он позволил этой безумной мысли прорасти в душе. – Если я не сбегу, то стану как Джозеф. Однажды я не вспомню, родился ли я здесь или где-то еще. И ничего, кроме этого места, знать не буду.

В тот день в темной классной комнате грохотал голос старого учителя. Мальчики кашляли и толкались за партами, жались друг к другу, пытаясь так защититься от холода. А безумные мысли Джима грохотали у него в душе настолько громко, что ему казалось, что их могут слышать все. Он наклонился к Кончику и прошептал ему на ухо: