Читать книгу "Мачо - Надежда Нелидова"

Чайная ложечка из сервиза на 12 персон.

Шло время. Каким оно было для Галины Яковлевны? Кто-то из коллег говорит: «Она ходила черная». Кто-то: «Она была НИКАКАЯ». Старшая Вера вышла замуж, в ожидании ребенка лежала в роддоме. В положенный срок Олег Николаевич, не теряющий бдительности, нанял охранника, снабдив фотокарточкой бывшей жены, со строжайшим наказом: ни под каким видом не подпускать эту женщину под окна дочерней палаты. Складывалось впечатление, что у Олега Николаевича все перекрестки города напичканы камерами видеонаблюдения и на каждом углу стоят информаторы.

«Ты сдохнешь с голода на коврике моей квартиры!» – кричал он ей. Деловито справлялся через знакомых: «Она там еще не подохла?» В регистрационной палате размахивал ее сберкнижкой: «Будешь подыхать – квартиру перепишешь на младшую дочь!»

Честно говоря, у Галины Яковлевны никогда не имелось сберегательной книжки. Известие о разводе прозвучало для нее как гром среди ясного неба. Зато домовитый муж загодя все крупные покупки оформил на свою мать. Потом он обронит загадочную фразу: «Я готовился к разводу тридцать лет». То есть жил все это время начерно, готовясь к ожидающей его настоящей жизни. То, что полагалось Галине Яковлевне по разделу имущества, не хватило даже на скромную однокомнатную квартиру. Собирали по две, по три, по пять тысяч, несли родственники, знакомые, полузнакомые.

Писать ли о том, как почтенный отец семейства, не в силах расстаться с норковой шубой жены, в злобе выстриг и обезобразил ее, разрезал все ее платья и расколотил хрусталь? Пересчитывая в отвоеванном «родовом гнезде» трофеи, обнаружил: в собственном сервизе на 12 персон не хватает одной ложечки, и смерчем ворвался в квартирку жены, изъял вероломно присвоенную вещь. При этой непривычной для нее сцене присутствовала мама Галины Яковлевны, приехавшая поддержать дочь. С ней была истерика: «Отдай ему все, все!»

Но мама же и уговорила ее остаться, не уезжать из города: «Ты не преступница, чтобы бежать отсюда. Это будет его окончательная победа над тобой. Напротив: ходи с высоко поднятой головой: ты Личность, ты уважаемый и известный в городе Человек».

Стеля матери постель, она дала ей свою подушку. Мать легла и… разрыдалась: «У тебя подушка вся насквозь просоленная!»

ДЕСЯТЬ КРУГОВ АДА.

Третий суд (всего их было около десяти, и на все муж приводил дочерей) посвящался золотым часикам: когда-то он подарил их жене и теперь горько сожалел о столь безрассудном поступке.

Адвокат перед каждым заседанием учила Галину Яковлевну: «Наглотайтесь таблеток, не воспринимайте его слов». Но таблетки пили в перерывах судьи, приходя в себя от увиденного и услышанного. «Она прекратила готовить еду, морила девочек голодом. Она ненормальная, алкоголичка. Нет, она наркоманка! Почему нет следов иглы на руках? А она… она в ноги колола, вот! А с утра колес наестся, чтобы на ногах стоять – и на работу». А вот что о ней говорили коллеги: «Сама доброта, мухи не обидит». «Хохотушка, легкий, заводной, беспечный характер». «Бездна вкуса, как она за собой следила». Все это осталось в прошлом. Как и возможность дорого, стильно одеваться – почти все деньги уходят на выплату долга за квартиру.

Встречалась ли Галина Яковлевна с Барби? Конечно, девушку зовут не Барби, но уж очень идет это нарицательное имя охотницам за богатыми пожилыми мужьями: юным, длинноногим, с крошечными целлулоидными головками. Было дело: та сама заявилась, по-хозяйски требовательно и долго давила дверную кнопку. И, хмуря рисованные бровки, стала строго выговаривать ей, жене, какие они с Олегом Николаевичем две утонченные, созданные друг для друга души, что по ночам они читают стихи…

И вот тут я действительно убеждаюсь в неадекватности Галины Яковлевны (Помните: «Какая-то она у нас… не такая»?)

В подобной ситуации любая нормальная, адекватная женщина тяжкой праведной дланью ухватила бы шелковые барбины волосенки и спустила утонченную натуру на два-три лестничных пролета вниз. А Галина Яковлевна тихо, совсем не адекватно попросила: «Пожалуйста, уходите отсюда».

И я понимаю, что эта ее неадекватность – в редчайшей по нынешним временам, я бы даже сказала, наследственной аристократической интеллигентности. В хрупкой женственности, в очаровательной беспомощности и слабости, которые во все времена воспевали классики.

Которые способен разглядеть и оценить только настоящий мужчина.

МАЛЬЧИК ИЗ ДОМА ПОД СНОС

На город спускались лиловые весенние сумерки.

По городу шёл автобус. В салоне, держась за поручень худой бледной рукой, до локтя вылезшей из рукава старой курточки, стоял мальчик лет четырнадцати. В другой руке неприкаянно висел эмалированный бидончик. Всем своим видом мальчик игнорировал бидончик и его содержимое. Худые челюсти, не переставая, пережёвывали резинку. Прищурившись, он пристально смотрел в чёрное окно, будто мог видеть в нём что-то, кроме собственного отражения и отражения качающихся рядом пассажиров…

Его поза была вяла, он безвольно болтался под поручнем и мог вызвать вполне законное раздражение у какого-нибудь пожилого нетерпимого пассажира. Одна старушка заинтересовалась, не в ларьке ли за площадью куплено им разливное молоко? Говорят, молоко у них всегда самое свежее и жирное. Никчёмный вопрос покоробил мальчика. Какой-то пьяный дядя заорал, панибратски подталкивая его в бок:

– Почему автобус молчит?! Почему не слышно песен?

Мальчик брезгливо отстранился. Дядя не обиделся и обратился с тем же вопросом к соседке.

– Ты запой, а мы подхватим, – огрызнулась та.

Мальчик усмехнулся, представив, как все сидящие и стоящие пассажиры внимательно смотрят на дирижирующего пьяного дядю и дружно горланят развесёлую песню. И как Мрачный и Серьёзный троллейбус сразу превратится в Весёлый и Глупый троллейбус.

Улыбка делала его лицо хорошим, милым. От остановки ему ещё долго пришлось идти до дома, и бидончик жалобно позвякивал в такт его шагам. Дом давно предполагалось снести. И когда жители микрорайона объясняли заблудшим душам, как быстрее выплутаться из переулков, ориентировали: вот дойдёте до двухэтажного дома… Того, что под снос.

Перед дверью мальчик долго шарил в кармане: ключ провалился дырку в подкладке.

Квартира была поделена на большую комнату – она же кухня – и антресоли. Полы были чисто вымыты и застланы домоткаными половиками. На диване сидела белокурая женщина, склонившаяся над книгой. У неё было редко встречающееся кроткое милое лицо – без всякого сознания собственной красоты, и глаза тихие и серые, под пушистыми ресницами.

– Сынок пришел, – сказала она.

Мальчик, не снимая куртки, прошёл к кухонной полке, поставил кастрюлю под кран. Пока била сильная струя, исполняя гамму от высокого «ля» до низкого «ре», он стоял рядом, сунув руку в карман и жуя свою давно безвкусную резинку. На пенящуюся воду в кастрюле он смотрел с не меньшей отрешённостью, чем в окно троллейбуса.

Завернув кран и оборвав весёлую гамму, он присел перед кухонной тумбочкой. Ему пришлось вынуть вторую руку из кармана, что он и проделал крайне неохотно.