Читать книгу "Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе"

Однако в этот день (26 февраля) стало казаться, что положение уже меняется в пользу царского правительства. Еще вечером накануне (а по другим данным, утром 26 февраля) генерал Хабалов, поддерживавший связь со Ставкой, получил оттуда повеление «завтра же прекратить в столице беспорядки». По существу, этот приказ означал решительный запрет заигрывания с Думой и переход к курсу «кнута», причем «кнут» должен был ударить не только по забастовщикам и демонстрантам, но косвенно и по Думе. Когда 26-го Родзянко явился к премьер-министру Голицыну и стал убеждать его уйти в отставку, тот неожиданно заявил: «Вы хотите, чтобы я ушел, а Вы знаете, что у меня в папке?» И премьер показал председателю Думы царский указ о роспуске Думы, подписанный еще 13 февраля. Дату роспуска Голицын мог проставить сам. 26 февраля войска начали стрелять в народ согласно инструкции, данной Хабаловым: «Если толпа наступает, открывать по ней огонь после трехкратного сигнала, в остальных случаях действовать кавалерией». К вечеру 26 февраля стало казаться, что революция пошла на убыль. И правительство Голицына, решив (на основании указа царя), что пора от обороны переходить в наступление, в ночь на 27 февраля прервало «занятия» Государственной думы до апреля текущего года в «зависимости от чрезвычайных обстоятельств».

Когда 27 февраля Маклаков снесся с правительством, чтобы выяснить судьбу своей программы, ему ответили, что окончательное суждение правительство будет иметь в среду, т. е. 1 марта. Маклаков не понимал: может быть, это шутка? «Вы знаете, что теперь происходит? – спросил он.

– Что же?

– Войска взбунтовались!»

Ему ответили, что правительство об этом ничего не знает. «Так с вами больше не о чем разговаривать!» – бросил Маклаков.

Таким образом, можно предположить, что царская директива о «прекращении беспорядков», отданная между 25 и 26 февраля, положила конец переговорам правительства с Думой и поставила в порядок дня «штык». Но больше Совет министров уже не собирался. Один из мемуаристов (чиновник Государственного совета, так же как и правительство помещавшегося в Мариинском дворце, М. В. Шахматов) оставил довольно яркую картину конца последнего царского правительства, которую он наблюдал сам… Распахнулись настежь двери зала Совета министров, из которого быстрыми шагами вышел премьер-министр Н. Д. Голицын. «Он тревожно озирался по сторонам, кусал свои длинные седые усы». После него вышел министр юстиции Добровольский и остановился «как вкопанный» в полутемной комнате между круглым залом и залом Совета министров. «Метеором промчался» министр внутренних дел А. Д. Протопопов, подошел к окну и, вглядываясь в море людей на площади, «схватил себя за волосы в отчаянии», махнул рукой и пошел быстрыми шагами обратно. Другие министры выходили «растерянно, суетливо…»[51]

Позднее, после того как революция победила, в либеральных кругах довольно активно начали создавать легенду, будто в ответ на указ царя о роспуске, Дума не подчинилась, постановила не расходиться и тем совершила некий революционный акт, означавший начало ликвидации царской власти и переход к новой власти – власти так называемой «общественности». На самом деле произошло иное: решено было считать Думу «нефункционирующей», но думским депутатам собраться «на частное совещание». Этот шаг, строго говоря, содержал в себе два начала. С одной стороны, тут была очевидная покорность царской воле, с другой – все же некий элемент неподчинения, скорее, даже намек на него. Чем это объясняется? Ведь к концу дня 26 февраля стало создаваться впечатление, что революционные выступления в Петрограде пошли на убыль и власти берут контроль над положением в свои руки. Причина заключалась в том, что на другой день, 27 февраля, положение вновь изменилось: революция получила новый мощный импульс в результате того, что на сторону восставших рабочих стали переходить войска. Правительственные власти в столице, действуя согласно царской инструкции, по-прежнему пытались силой справиться с неожиданной для них новой революционной вспышкой. Однако с каждым часом становилось яснее, что революцию не остановить…

Полковник лейб-гвардии Преображенского полка А. П. Кутепов, в дни революции находившийся в Петрограде в отпуске и утром 27 февраля срочно вызванный в градоначальство, наблюдал там следующую картину: «Все они (т. е. находившиеся в градоначальстве представители гражданских и военных властей. – Г.И.) были сильно растеряны и расстроены. Я заметил, что у генерала Хабалова во время разговора дрожала челюсть»[52]. Хабалов сразу «схватился» за Кутепова: вся предыдущая и последующая биография того не оставляет ни малейшего сомнения в его «боевой прочности». Фронтовик, корниловец, в годы гражданской войны он зарекомендовал себя как один из беспощаднейших белогвардейских начальников. После бегства врангелевской армии из Крыма Кутепов как командир корпуса, расположившегося на Галлиполи, драконовскими порядками поддерживал его «боевой дух».

На протяжении 20-х годов он являлся одним из руководителей монархического «Российского общевоинского союза» (РОВС) и главой его боевой организации, вплоть до своего исчезновения в 1930 г. вел ожесточенную борьбу против Советской страны, используя методы шпионажа, провокаций и террора.

Но все это будет потом. А когда утром 27 февраля генерал Хабалов принял решение сформировать ударный карательный отряд, во главе он поставил Кутепова, по его аттестации, «храброго и решительного офицера»[53]. Кутепову было приказано потребовать от восставших сложить оружие, «а если не положат, то, конечно, самым решительным образом действовать против них»[54].

Сам Кутепов заявил, что он не остановится перед расстрелом восставших рабочих и солдат. Его отряд насчитывал более 1 тыс. человек пехоты и кавалеристов, имевших на вооружении 15 пулеметов. Предполагалось также сформировать резервный отряд под командованием полковника князя Аргутинского-Долгорукова и часть его направить в поддержку Кутепова[55]. Это была серьезная сила, в руках решительного боевого командира способная нанести тяжелый удар по невооруженным рабочим, а также плохо вооруженным, недостаточно обученным и к тому же оставшимся без офицеров солдатам Петроградского гарнизона[56]. Но даже после революции, рассказывая в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства о движении и действиях отряда Кутепова, Хабалов никак не мог понять, почему же этого не произошло. «Тут начинает твориться в этот день нечто невозможное! – с нескрываемым удивлением говорил он. – А именно: отряд двинут – двинут с храбрым офицером, решительным. Но как-то ушел, а результатов нет… Что-нибудь должно быть одно: если он действует решительно, то должен был бы столкнуться с этой наэлектризованной толпой: организованные войска должны были разбить эту толпу и загнать эту толпу в угол к Неве, к Таврическому саду. А тут: ни да, ни нет!»[57]