Читать книгу "Правда и другая ложь - Саша Аранго"

Сегодня, правда, Генри был мрачнее обычного, когда вошел в лавку Обрадина.

– Друг мой, – приветливо обратился он к рыботорговцу, – у нас появилась проблема. На крыше завелась куница.

Обрадин в знак приветствия расцеловал Генри в обе щеки.

– Я приду и убью ее.

– Нет, это ты оставь. Марте не понравится. Как можно поймать эту скотину?

– Ну, так я ее просто выгоню.

– Она вернется, как только поймет, что ты ее не убьешь.

– Ладно, я ее поймаю и принесу тебе, чтобы ты сам ее убил.

Генри не стал спрашивать торговца о делах, так как знал, что идут они далеко не блестяще. «Дрине», небесно-голубому рыболовному катеру Обрадина, стукнуло уже сорок лет, и судно потихоньку испускало дух. Обрадин все чаще был вынужден покупать мороженую рыбу у крупных оптовиков, так как дизель его посудины отказывался работать. Генри уже много раз предлагал Обрадину беспроцентную ссуду на приобретение нового судна, но Обрадин твердо отказывался. Он не желал кредитных гарантий от Генри. Дружба, говорил он, не дается в долг. Тогда Генри начал тайком давать деньги жене Обрадина Хельге, чтобы она могла справляться с текущими расходами. Без этой помощи Обрадин бы уже давно пошел по миру. Не было никаких сомнений, что дружбе наступит конец, если Обрадин узнает, что творится у него за спиной.

Мужчины насаживали двух боснийских щук на штыри и заводили разговоры о погоде, море и литературе. Иногда Обрадин рассказывал о войне, массовых расстрелах в Братунаце и о том, как сидел в концентрационном лагере в Трнополе. Когда он рассказывал об этих вещах, глаза его темнели, и серб начинал употреблять только настоящее время, будто все, о чем он рассказывал, происходило именно сейчас. Слушая друга, Генри не мог подчас понять, кем был сам Обрадин – жертвой или палачом. После того как четники изнасиловали его сестру, а потом посадили ее на кол, Обрадин каждую неделю ездил в родные горы близ Сараево, чтобы застрелить одного-двух из этих мерзавцев. В душе Генри был уверен, что Обрадин до сих пор туда ездит.

– Как продвигается роман?

– Осталось совсем немного, думаю, страниц двадцать.

– Это надо отметить. У меня есть для тебя морской черт.

– Отлично, но я за него заплачу.

– Как хочешь, – без особого энтузиазма ответил Обрадин. – Я читал, что «Фрэнка Эллиса» собираются экранизировать.

– Да, и это просто ужасно, – сказал Генри, – я против.

– Зачем же ты соглашаешься? Моя Хельга говорит, что литературу невозможно экранизировать, а я считаю, что этого просто нельзя делать. Фильмы… знаешь, что такое фильмы? – Обрадин окунул палец в лужицу рыбьей крови на разделочной доске, провел по ней полупрозрачную черту и сунул ее под нос Генри. – Вот – это и есть фильм, шелуха, слизь и гадость.

– Да, ты прав, – согласился Генри, – то же самое всегда говорит и Марта. Но так тяжело сказать «нет». Ты меня понимаешь?

Обрадин укоризненно покачал перед глазами Генри волосатым указательным пальцем:

– Мне сегодня не нравятся твои речи. Что-то случилось?

– Ничего, ничего не случилось.

– Мне очень жаль тебя, Генри. Что значит для тебя слава? Ты не получаешь от нее никакой радости! Ты прячешься от нее, потому что ты – хороший человек. Ты всегда плохо о себе отзываешься. Зачем ты это делаешь?

– Потому что это правда, Обрадин. Я – плохой, совершенно никчемный человек, поверь мне.

Обрадин прищурил глаза:

– Знаешь, евреи говорят, что из мыслей возникают слова, а из слов – поступки. Я знаю плохих людей, плохие люди есть и среди моих родственников, я спал и ел с ними. Ты не похож ни на одного из них, ты хороший человек, и именно поэтому мы все тебя любим.

– Вы меня любите, потому что я жертвую в общинную кассу.

Генри затянулся смолистым душистым дымом самокрутки и закашлялся, по-птичьи поджав ногу.

– Крепкий табачок. Знаешь, что говорят по этому поводу японцы, Обрадин?

– Какая разница, что говорят японцы?

– Они говорят, что быть любимым – тяжкая судьба.

– Возможно, и так, Генри. Но откуда об этом знают японцы? – Обрадин сплюнул на каменный пол. – Писатели – непростые люди, Генри. Я знаю, это судьба. Я не могу писать, моя Хельга не может, и мы благодарны за это Богу. Должно быть, писательство – это наказание.

– О, к тебе кто-то пожаловал, – сказал Генри и указал на заклеенное окно, за которым вырисовывались два человеческих силуэта. – Я вижу покупателей.

Обрадин мельком посмотрел на окно.

– Туристы, – с отвращением процедил он.

– Ты уверен?

– Кто еще будет так внимательно разглядывать эти картинки, как ты думаешь?

– Только туристы.

– Вот именно. Между прочим, они приезжают сюда из-за тебя, так что берегись.

Обрадин нетерпеливо встал к прилавку, положив сигарету на окровавленную разделочную доску. Звякнул дверной колокольчик. В лавку вошли две краснощекие, конусообразные дамы. Остановившись у прилавка, они принялись без всякого интереса разглядывать рыбу. Нет, они пришли сюда не за рыбой. Было видно, что сигаретный дым действует им на нервы. Женщина постарше подняла глаза на Обрадина и прикрыла веки, слегка дрожа ресницами, как делают по непонятной причине одни только англосаксонские дамы.

– Do you speak English?

Обрадин отрицательно покачал головой. Обе женщины были обуты в одинаковые белые кроссовки, а за их спинами висели одинаковые рюкзаки из гортэкса. Они вообще были похожи – коротко остриженные волосы, тонкие губы, розоватая кожа. Женщины зашушукались, при этом у старшей под подбородком покачивалась отвислая дряблая кожа. Генри откашлялся:

– Can I help?

Младшая дама застенчиво улыбнулась Генри, обнажив безупречно белые и ровные зубы.

– Perhaps you know Henry Hayden?

Обрадин вмешался в разговор, прежде чем Генри успел открыть рот.

– No.

Серб вызывающе облокотился обеими руками на прилавок.

– No here. Here only fish.

Женщины беспомощно переглянулись. Младшая повернулась спиной к старшей и слегка наклонилась. Пожилая дама раскрыла рюкзак и извлекла оттуда потрепанную книжку. Это было английское издание «Фрэнка Эллиса». Женщина протянула книжку Обрадину и ткнула безукоризненно чистым пальцем в фотографию Генри на последней странице суперобложки.

– Henry Hayden. Does he live here?

– No.

Генри вынул изо рта сигарету, встал и пружинистой походкой подошел к женщинам.

– Allow me. – Он протянул вперед руку, и ошеломленная дама отдала ему книжку.

– У тебя не найдется карандаша, Обрадин?