Читать книгу "Клеймо - Сесилия Ахерн"

– Ага, – ответил он. – Папа сегодня умчался на рассвете, хотел как можно скорее вынести вердикт, чтобы успеть к утренним новостям.

Я опять думаю, что надо было поздороваться с Колин, ведь Боско, значит, не было дома и он бы не увидел, да и велика ли беда, если просто сказать человеку «привет»? Я сержусь сама на себя.

– Прям слышу, как скворчат твои мозги. Все хорошо? – Он ткнул костяшками пальцев в мой сморщенный лоб и попытался его разгладить.

– Да! – рассмеялась я. – Просто задумалась. Не знала, что вердикты выносят и потихоньку. Думала, Именование всегда происходит публично. Не люблю тайны.

– А как насчет нашей с тобой тайны? – говорит Арт и запускает руку в вырез моего платья.

Я со смехом останавливаю его руку, меня опять что-то беспокоит. Оглянувшись на Джунипер, я убеждаюсь, что она включила музыку на полную громкость, каждое слово слышно.

Но на всякий случай я понижаю голос:

– Как ты думаешь, жену Джимми Чайлда – ее тоже судили?

– Серену Чайлд? – недоуменно переспрашивает он.

– Ну да. Если подумать, – ведь я думала об этом с той самой минуты, как Джунипер сказала это вслух, и по пути к автобусу на подгибающихся ногах, что-то они меня сегодня плохо слушаются, – все время говорили не о нем, не о его поступках, но какая она противная, и какая лицемерка, и какая она женщина, как же такой не изменить?

Арт расхохотался:

– По-моему, Пиа не совсем так говорила. – Он ласково улыбается мне. – «Прямой эфир. – Он в точности изображает Пиа. – Серена Чайлд – настоящая женщина. Как же такой не изменить?»

Я тоже смеюсь, понимая, как глупо прозвучали мои слова, но тут же снова становлюсь серьезной, потому что мне важно, чтобы он меня понял.

– Нет, но то, как они обсуждали ее внешность. Подтяжки. Наряды. Ее прошлое. Ее целлюлит. Целовалась с девушкой – и что теперь? И загар у нее-де слишком оранжевый. В пятнадцать лет страдала анорексией. Училась в одном классе с парнем, который спустя много лет ограбил банк. Никогда не готовила дома. Ему приходилось обедать в столовой. Мы только и слышали что о ней. Как будто к Клейму должны были приговорить ее, а не его.

Арт снова рассмеялся, наслаждаясь чепухой, которую я несу, может быть, еще и потому, что мне это вовсе не свойственно:

– Ну так почему же судили ее, а не его?

– Чтобы спасти его от приговора. Теперь все говорят: она скверная жена, чем же он виноват? Звездный игрок оказался неприкосновенным.

Улыбка мгновенно исчезает с губ Арта, он смотрит на меня так, словно видит впервые в жизни.

– Селестина, будь осторожнее!

Я передернула плечами, будто вовсе об этом не забочусь, но сердце так и бухает оттого, что я позволила себе это сказать.

Это все Джунипер. Я и так не очень понимала, что происходит, а ее слова застряли у меня в голове, и я все прикидываю, не была ли она права. Я думаю об этом всю дорогу, пока мы едем в автобусе, молча – ни Арт ничего не говорит, ни я. Я думаю о Колин, которая едет на суд над своей мамой, о ее маме, которая получит Клеймо за то, что поехала в другую страну, выполняя волю своей страдающей матери. Неужели это действительно заслуживает Клейма? К таким мыслям я пока не готова. Но я привыкла делиться каждой мыслью с Артом, конечно же я могу признаться и в этой, он поможет распутать их сбившийся клубок.

Арт берет меня за руку, и я чувствую себя в безопасности.

– Как по-твоему, Ангелина поступила плохо? – тихо спрашиваю я.

Он молча смотрит на меня.

– Я все время думаю об этом. Всю ночь думала. Мне кажется, это не так плохо. Если ее мама сама этого хотела, правда? Бывают ведь и хуже проступки…

– Конечно, бывают и хуже.

– Но хотя бывают и хуже, Клеймо всем ставят одинаковое?

– Она получит только одно. На правой руке. А некоторым ставят два.

Он не продумал это как следует. Я вижу, он не продумал. Я ведь знаю Арта. Он отвечает чересчур поспешно. Обороняется, хотя я вовсе не нападаю. Вот что происходит, когда речь заходит о Заклейменных: у каждого имеются собственные твердые убеждения, это слишком личное. И для Арта в особенности, потому что его отец – верховный судья, а дед был основателем Трибунала. Я всегда почитала их. И сейчас почитаю. Ведь так?

В автобусе, устроившись на обычном месте, я стала присматриваться к Заклейменной женщине, которая сидела на предназначенном для таких людей сиденье. Для Заклейменных в автобусе отводится два сиденья, потому что по правилам Заклейменные не могут собираться вместе более чем по двое. Это правило введено для предотвращения беспорядков, которые вспыхнули, когда Трибунал еще только был создан. Но сейчас я впервые задумываюсь, почему бы не добавить еще два сиденья на задней площадке или еще где-то в стороне от первых двух. Чередовать сиденья для нормальных людей и те, на которых можно садиться людям с Клеймом. Им так часто приходится стоять, хотя автобус заполнен лишь наполовину, и раньше меня это не смущало в моральном плане – смущало лишь тогда, когда нужно было выходить и приходилось протискиваться между ними: голову даю на отсечение, некоторые из них умышленно не отодвигались и вынуждали меня соприкоснуться с их Заклейменными телами, чтобы пробраться к дверям. Передние места для Заклейменных обтянуты ярко-красным кожзамом и развернуты лицом ко всему автобусу, так что все пассажиры видят этих Заклейменных. Когда я была маленькой, мне было не по себе оттого, что приходится всю дорогу смотреть на них, а потом я привыкла и теперь уже их не замечаю.

Я смотрю на Заклейменную женщину, которая сидит одиноко на своем сиденье, повязка цвета крови со знаком, уличающим, кто она есть.

Я вижу тот же символ у нее на виске и думаю, какое же неверное решение она приняла, за что так поплатилась. Шрам на виске явно старый: свежее Клеймо еще пылает ярко-красным, и на нем подживает корочка. Эту женщину заклеймили уже довольно давно, и я думаю, что это значит: стала ли она еще более порочной, становятся ли порочные с годами еще хуже, или же Клеймо, признание порока, прижигает его и препятствует росту и распространению. Она пишет эсэмэску, а потом кладет телефон на колени, и я успеваю увидеть на заставке лица ее детей. Впервые в жизни я задумываюсь, каково Заклейменным жить в одном мире со всеми людьми, вместе с любимыми и близкими, но по особым правилам. Раньше меня этот вопрос не тревожил. Ангелина и ее дети: Ангелине запретят многие профессии, ограничат передвижение, установят комендантский час. Ей же придется ложиться спать раньше, чем детям! Как она сможет их воспитывать, живя по другим правилам? А что делает Заклейменная мать, если младенец проголодается посреди ночи? Что будет, если Тиндеры захотят отдохнуть за границей – Ангелина останется дома? Колин вырастет и найдет работу в другой стране, а ее мама не сможет приехать к ней. Никогда. Почему я раньше обо всем этом не задумывалась?

Потому что меня это не беспокоило, вот почему. Потому что я всегда рассуждала так: эти люди поступали дурно и заслужили наказание. Пусть они и не совершили уголовного преступления, однако недалеки были от того, чтобы угодить за решетку. Но если Ангелина, которая, я же знала, мухи не обидит, запросто превращается в Заклейменную, то, быть может, и эта женщина на переднем сиденье не так ужасна. Я никогда не общалась ни с кем из них – не то чтобы это нам запрещалось, но я представления не имела, как с ними говорить. Осторожно обходила, если такой человек оказывался рядом. Избегала встречаться взглядом, держалась так, будто их вовсе не существует. В супермаркете они делают покупки в особом отделе, а я его обходила стороной: они там набирают овсяные хлопья, каши, что еще входит в их элементарное питание для удовлетворения элементарных потребностей. Жизнь, полностью лишенная удовольствий, – постоянное наказание. Раньше я не думала, что это так уж плохо, не в тюрьме ведь сидят, но я и не пыталась вообразить, каково это – жить по правилам, которые твой муж не обязан соблюдать. И дети не должны. И все нормальные люди не должны. К тому же Заклейменным нельзя общаться друг с другом. Только один на один, и то на каждых двух Заклейменных должен присутствовать один нормальный. Я представила себе свадьбу Заклейменной, ее день рождения – и содрогнулась. О чем они вообще разговаривают между собой? Рассказывают друг другу, кто в чем провинился? Демонстрируют Клейма и хвалятся своей испорченностью? Или стыдятся, как им и следует?